Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

К литературному кружку Моштага примкнули ставшие его учениками и последователями Ага Мухаммад ‘Ашег Исфахани (ум. 1768), Мирза Мухаммад Наср Исфахани (ум. 1777), Ага Мухаммад Таги Сахба (ум. 1777), Лотф‘али-бек Азер Бигдели, Сеид Ахмад Хатеф Исфахани, Хаджи Сеид Солейман Бидголи Кашани (ум. 1792), Мулла-Хусейн Рафик Исфахани и другие менее известные стихотворцы. Наместником Исфахана в это время был дед прославленного в будущем поэта Нешата Исфахани ‘Абд ол-Вахаб Мусави Исфахани, ценитель поэзии и меценат. «В те дни, – пишет в своей антологии ‘Абд ар-Раззак Домболи, – Исфахан, наслаждавшийся благополучием и покоем, превратился в рай для просвещенных. Каждый вечер здесь устраивались пиршества, украшением которых были присутствовавшие на них красноречивые ученые… Исфахан стал свидетелем расцвета талантов главным образом поэтических. Соловьи воспевали друг друга в газелях, которые с большим пылом читались на меджлисах». После смерти Моштага и прихода к власти нового наместника Ага Мухаммада Ренани, отличавшегося нелюбовью к поэзии и скупостью, деятельность исфаханского поэтического кружка, по существу, прекратилась, а многие участники покинули город.

Диван Моштага дает достаточно яркое представление о начавшейся в первой половине XVIII в. стилистической ломке персидской поэзии. В собрании стихов преобладают газели (325), также представлены касыды (4), расположенные после раздела газелей, строфические формы (тарджи‘банд – 2, таркиббанд – 2), кыт ‘а– хронограммы (52) и четверостишия – руба‘и (222).

Ориентируясь на канонические образцы, в своем лирическом творчестве Моштаг использует сложившийся аллегорический язык и следует традиционной тематике газели XIII–XIV вв., однако тональность его стихов, как и интерпретация многих мотивов, существенно отличаются от классической нормы. Показательно в этом отношении стихотворение Моштага с радифом «не вышло», «не получилось» (нашод), в котором присутствуют ключевые мотивы лирического репертуара, однако данные в противительной интерпретации – все традиционные цели героя любовно-мистической газели декларируются как недостижимые:

Сказал я: «Благодаря терпению дела придут в порядок» —
                                                                                          не получилось…
«Счастливая звезда и судьба подчинятся приказу» —
                                                                                          не получилось…
Или душа из силков неверия ее пушка освободится —
                                                                                          не освободилась,
Или тот, рожденный европейцем, станет мусульманином —
                                                                                          не получилось.
Или меня, как свечу, убьет огонь разлуки с тобой – не убил,
Или банная топка разлуки в цветник превратится —
                                                                                          не получилось…
Или сердце само найдет путь в квартал свидания с тобой —
                                                                                          не нашло,
Или влечение к тебе станет движущейся цепью —
                                                                                          не получилось…

Образ движущейся цепи, видимо, отсылает к одному из кульминационных эпизодов истории Маджнуна, которого ради свидания с возлюбленной нищенка ведет на цепи, как пленника, к становищу Лайли. Возможно также, под движущейся цепью имеются в виду локоны подруги. Интересно, что сугубо традиционный мотив вероотступничества из-за любви к прекрасному кумиру (христианке, христианину – у Моштага «европейцу») претерпевает у Моштага двойную трансформацию. В классическом варианте мотива герой-влюбленный должен отказаться от истинной веры ислама ради поклонения идолам или обращения в веру возлюбленной. Здесь перейти в ислам должна возлюбленная, однако и этого не происходит. Возможно, газель содержит намек на конец истории о шейхе Санʻане и христианке: у ʻАттара в «Беседе птиц» героиня этого вставного рассказа в финале становится мусульманкой, произносит формулу шахады и умирает на глазах у шейха, исчезая в его любви.

Подчеркнем, что поэт называет объект любви «рожденным европейцем» (фаранг-заде), что можно воспринять и как рудимент поэзии индийского стиля, где впервые появляется это слово, и как отклик на новую историческую обстановку.

Сходный прием положен в основу другой газели, в которой переосмыслению подвергаются как общие и весьма распространенные мотивы, так и индивидуально-окрашенные, отсылающие к творчеству ‘Абдаллаха Ансари (XI в.), Хайама (XII в.), Хаджу Кермани (XIII в.), Хафиза (XIV в.):