Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

В соответствии с суфийской традицией храм магов-зороастрийцев всегда изображается как питейный дом, а ритуалам, совершаемым в нем, сопутствуют персонажи и атрибуты пиршества. У Хатефа это виночерпии и певцы, музыкальные инструменты, свечи, сладости и вино, цветы и душистая зелень. После того как герою подносят чашу с вином, на него нисходит озарение, и он слышит формулу единобожия ото всех частей своего тела, что, возможно, намекает на историю Мансура Халладжа.

В следующей строфе герой попадает в христианский храм, куда ведет его любовь. В звуке колокола он тоже слышит утверждение единобожия. Строфа содержит значимую отсылку к поэме ‘Аттара «Язык птиц», в которой есть рассказ о шейхе Сан‘ане, влюбленном в юную христианку. Поэт дает наглядное разъяснение смысла христианского догмата о Троице:

В трех зеркалах отразилось свидетельство Предвечности.
Излился свет от сияющего лика.
Тремя разными вещами не станет шелк,
Если его назовут парнийан, харир

и паранд.

Далее путь героя лежит в лавку виноторговца, на радение дервишей, где ему также открывается тайное знание о Боге.

Герой Хатефа обретает Истину благодаря пониманию концепции единобожия как отрицания любых конфессиональных различий. Суфий, постигший Истину, примиряет зороастризм, христианство и ислам. Стихотворение построено на излюбленных мотивах суфийской лирики и объединяет все ключевые аллегорические образы, присутствовавшие в поэтической традиции. По простоте образного рисунка и ясности стиля оно напоминает ранние образцы мистической поэзии, лишенные сложных риторических украшений. Кроме того, это, по существу, единственное стихотворение в Диване Хатефа, имеющее жизнеутверждающую тональность, что особенно заметно на фоне раздела газелей.

Раздел касыд Дивана Хатефа состоит из семи стихотворений различной тематики и также традиционно открывается стихотворением, посвященным прославлению единобожия. Касыда имеет три вступительных части, выделенных приемом возобновления парной рифмы. Главная тема зачинов – наступление весны как метафорическое отражение картины сотворения мира. Несмотря на явно религиозный смысл, касыда не лишена панегирических нот: концовка содержит обращение к шаху, имя которого не названо, и представляет собой типичную для панегирика «молитву об увековечении» (ду‘а-и та’бид).

Среди касыд Хатефа выделяются две, которые посвящены его друзьям и литературным соратникам Азеру Бигдели и Сабахи. Они носят характер дружеских посланий (ихванийат) и содержат восхваление таланта поэтов исфаханского круга. Несмотря на стилистические разногласия с представителями индийского стиля, исфаханцы восприняли тон дружеского общения, царивший в литературных кружках (махфал) и кофейнях предшествующего периода. Популярность жанра ихванийат берет начало еще в XV в. в Герате, но подлинный расцвет жанр пережил в XVII в. в творчестве поэтов могольской школы.

Касыда, посвященная Азеру Бигдели, начинается с описания весеннего ветра, который доносит аромат райского сада, цветов и благовоний, сходен с животворящим дыханием ‘Исы и сулит наслаждение от встречи с любимой. Однако за этим традиционным для любовного зачина набором мотивов следует утверждение, что этот ветер несет весть от друга, находящегося в отъезде:

Я ошибся, не из райских садов веет
Ветер столь сладостный и радующий душу.
Ветер этот веет из сада обладателя милостей,
Прекрасного качествами, счастливого судьбой,
                                                                   приятного общением.
Он – светильник для просветленных сердец людей смысла,
Он – светоч ночей для людей с горящим сердцем.
Он – океан мудрости, а море его мыслей
От края до края переполнено жемчугом.
Он – высокий небосвод, и на вершине его мысли
Тысячи звезд сияют подобно солнцу.
Он – орбита талантов в мире достоинств,
Ведь он – ось великого и благородного небосвода.
Он – цель мудрецов, он – прибежище выдающихся людей,
Ведь на главах предводителей он – венец.

Зачин касыды плавно переходит в восхваление Азера и самовосхваление Хатефа, который полагает свой талант равным таланту друга: