Персона нон грата

Он придвинул телефонный аппарат с гербом на месте наборного диска. Случай на полигоне один к одному соответствовал графе «Бесчинства по отношению к местному населению» в списке чрезвычайных происшествий, о которых министру обороны докладывают в первую очередь. Пока телефонистка отыскивала, вызванивала по своим каналам министра, генерал-полковник Фокин связал наконец доложенную ему фамилию летчика — Першилин! — с тем неуступчивым, можно сказать, нахальным капитаном, который не захотел пилотировать «салон» командующего.

Интуиция не подвела Анатолия Митрофановича. От капитана — дитяти непонятного, смутного времени — и нельзя было ждать ничего хорошего. Першилин представился Фокину вестником беды, и Анатолий Митрофанович обещал себе не забыть о капитане, когда придет время.

Пока было не до летчика. Первое — доклад министру обороны и послу. Второе…

— Товарищ командующий, сейчас будете говорить с министром.

Анатолий Митрофанович стоял, крепко упираясь расставленными ногами в паркетный пол, выдраенный, словно корабельная палуба, и сам чем-то напоминал капитана, готового встретить шквал. Через многие бури он провел корабль Группы войск и надеялся, что доведет его до родных берегов.

Несмотря ни на что, какая-то светлая точка затеплилась и согрела душу генерал-полковника Фокина: девчушки, родившиеся ночью, которые умножили Человечество на три чистых души.

23. Приравнивается к ордену

Перед запыленным «уазиком» поднялся серебристый шлагбаум. За ним начинались владения штаба и управлений Группы войск, огороженные где сеткой, где унылым зеленым забором, а то и просто столбами с колючей проволокой и предупредительными табличками на двух языках. В последнее время табличек стало меньше — отдирали как сувениры. Старожилы из местных жителей знали множество ходов на запретную территорию «Маленькой Москвы», которыми пользовались, чтобы купить в военторге экзотику — папиросы, воблу, советскую водку.

— Скорость, — напомнил подполковник Вадим Бокай водителю, но тот и сам уже сбросил газ. Приказом командующего скорость здесь была ограничена до сорока километров. Автомашины двигались словно в полусне, и — обманчиво — таким же неспешным казалось все течение жизни в штабном городке. За исключением казарм батальона охраны, он вполне мог сойти в это предвечернее время за какой-нибудь южный санаторий. Стадион с теннисным кортом и волейбольными площадками, а неподалеку бассейн, где плескалась детвора. Двухэтажное белокаменное здание офицерского клуба основательной постройки середины пятидесятых. Расклеенные по городку афиши приглашали сюда вечером на концерт известной группы.

Все здесь было, даже тень, о которой подполковник Бокай робко мечтал все полтора часа дороги по раскаленной автостраде. В тени каштанов по широким аллеям дефилировали модно одетые, или, скорее, учитывая погоду, модно раздетые, женщины.

Для подполковника Бокая это были последние минуты затишья. В кабинете командующего Группой войск предстоит ответить на трудные вопросы. Как очутилась девушка у мишеней? Где было оцепление? Чем занимался руководитель полетов на полигоне, и куда смотрел летчик?

Объяснительная записка капитана Першилина лежала в папке, а сам он сидел за спиной Бокая с сапогами под мышкой: на гауптвахту положено являться в форме для строя. Командующий воздушной армией врезал Косте трое суток ареста. За грубое нарушение воинской и летной дисциплины. Таким образом, как подозревал Бокай, генерал-майор авиации Максимов попросту спасал Першилина от дальнейших оргвыводов. За один проступок дважды не наказывают. Беда в том, что командир экипажа шагнул сразу через все существующие запреты.

Широко шагнул. И круги от небывалого ЧП на советском полигоне тоже разбегутся не слабо — по всей Европе. Но главное, что девушка жива.

Уазик остановился. Вадим, занятый своими мыслями, вопросительно глянул на водителя. Тот молча кивнул на краснокирпичное здание, стыдливо задвинутое подальше от глаз в гущу зелени. У себя в городке вертолетчики гауптвахты не имели, поэтому пользовались услугами «столичной».

Першилин подхватил сапоги и портфель с туалетными принадлежностями. Всю дорогу он экономил слова и теперь тоже не знал, что сказать командиру на прощание. Он первый раз садился под арест и не знал, что нужно говорить в подобном случае.

— Выговор в мирное время приравнивается к медали… — сказал начальник гарнизонной гауптвахты старший лейтенант Халмирзаев, принимая документы от вновь прибывшего. Как всякий «афганец», Фарид сугубо уважал вертолетчиков. Кроме того, он любил пошутить, а что еще оставалось при его должности, двух девчонках — от души постарался, вернувшись из Афгана, — и негнущемся колене, пробитом пулей там же? Ни кола, ни двора, и до сорока лет всего один перевал. Поневоле будешь веселым, чтобы не завыть от тоски, и Халмирзаев повторил любимое изречение:

— Выговор в мирное время приравнивается к медали, арест с содержанием на гауптвахте — к ордену.