Персонажи альбома. Маленький роман

О, сколь ошибочными оказались ожидания этих людей, охочих до таких безыскусных развлечений, как свадьбы! Младший медицинский состав был не способен оценить натуру Егора Иваныча, более того, простодушные нянечки, сестры и фельдшерицы вообще не подозревали, что предупредительный доктор Фогель – человек недоверчивый и со склонностью к духовным авантюрам. Диагнозами в финале красочных casus morbi, каковые обрушивал доктор Фогель на головы нескольких врачей и Петра Петровича, младший медицинский персонал не интересовался, поскольку лечение и уход – при самых несходных трактовках заболевания – сводились к скромному набору имевшихся в распоряжении эскулапов лекарств и трафаретным приемам обращения с пациентами. Кроме того, экстравагантное поведение и фантастичность образа мыслей, свойственные содержавшемуся в лечебнице контингенту, неизбежно приглушали и смягчали отдельные оригинальные особенности его кураторов, скрадывая присущие им легкие странности. Так взору, привыкшему к анилиновым красителям, карандашная растушевка кажется блеклой и невыразительной, а слух, потрясенный медью духового оркестра, плохо улавливает трепет арфы. Именно поэтому Егор Иваныч остался в лечебнице человеком, в сущности, неузнанным, провоцируя обывательское любопытство исключительно в качестве жениха. Позволим, однако, себе повториться, напомнив, что коллеги из числа тех, кого подобные вещи интересуют, обманывались: своим созидательным одиночеством доктор Фогель был совершенно удовлетворен. Более того, когда кто-нибудь из знакомых – любезных, но не очень проницательных немцев – желая сказать Егору Иванычу приятную вещь, отмечал редкую близость его наружности и повадок к манерам покойных родителей, лицо у доктора Фогеля каменело. Доктор Фогель необыкновенно – как это бывает только в молодости – ощущал свою отдельность и не желал иметь ни с кем сходства. Он от всей души презирал родовой уклад с его генеалогической фанаберией, а стремление семейной ячейки к непременному уныло ординарному продлению себя его раздражало. Как-то раз, когда на журфиксе у Петра Петровича зашла речь об одной любовной истории, Егор Иваныч не преминул пренебрежительно намекнуть на животную природу чувства, которое тем сильнее, чем ниже ступень духовной лестницы, на которой располагается его носитель. Между тем о собственных намерениях доктор Фогель предпочитал умалчивать, весьма туманно провозглашая, что единственной и непременной целью одухотворенного существа является собственный расцвет. Однако какие именно компоненты одухотворенного индивида должны цвести пышнее и ярче всего, собиравшийся у Бергов дружеский круг так и не понял. К тому же загадочные обрывки фраз, время от времени исторгаемых доктором Фогелем в приступе красноречия, вроде: «…не влияние среды, а излучение энергии для эксплуатации окружения…» – или: «…о, маски, маски, мне известно, что под вами!» – понуждали озадаченных присутствующих почтительно умолкать. Все знали, что Егор Иваныч в курсе самых последних метафизических изысканий, и гостям очень нравилось, что среди них есть человек, способный ответить на запросы современности. Людей, осведомленных о последних веяниях в философии и психоанализе, кроме самого Егора Иваныча, в лечебнице не было, хотя Петр Петрович, конечно, читал немецкие медицинские журналы… но почему-то, как правило, пренебрегал теми статьями, которые интересовали Егора Иваныча. С другой стороны, по-видимому, именно профессиональная неосведомленность была причиной общего заблуждения – никто из дружеского круга не догадывался о том, что монструозные побеги ЕгорИванычевых тирад произрастают из луковицы детских впечатлений. Отличавшемуся цепкой наблюдательностью и прекрасной памятью доктору Георгу Фогелю никак не удавалось забыть удручающе тусклых перипетий семейного быта. А еще он не забывал нелепой истории с хороводом, из которой вышел победителем – о ней он никому из сотоварищей не рассказывал: коллеги изумились бы такой чепухе.

* * *

Сначала все было как обычно: взяв из рук Василия зонт, Егор Иваныч крепко зажмурился, потянул на себя массивную медную ручку парадной двери – этой игре он неизменно предавался с наслаждением – и вышел из каменного ящика лечебницы на ступени подъезда. В сомкнутые веки, лицо и грудь ему ударил сырой тяжелый ветер с залива. Егор Иваныч остановился на ступенях, закинув голову и не отверзая век: ему открылось необыкновенное зрелище неба, занимавшее три четверти квадрата обозримого пространства.