Для того чтобы охота была удачной, и хозяева леса разрешили пользоваться своими кладовыми, необходимо было их угостить, задобрить. «То слышала, что когда убивают оленей в лесу, то сварят большого оленя, накормят лешего. Сварят или жарят там, в лесу, убьют и дают одно животное лешему» (220). Идя в лес на охоту или за грибами-ягодами, всегда полагалось спросить разрешения у лесных жителей. Многие охотники владели и магическими приемами, и колдовскими секретами и, чтобы запугать соперника, могли попросить помощи у лешего, чтобы тот сам напугал второго охотника или заставил его ружье стрелять мимо цели (96). При благополучном развитии отношений хозяин леса мог даже предложить охотиться вместе. Но опять же эта благосклонность не радует человека, а пугает, он воспринимает ее как попытку увести за собой в другой, «иной» мир. В одной из бы личек леший предлагает пойти вместе за оленями: «…пойдем-ка теперь вместе, потому что твои олени вот там, пойдем со мной». Мужик сначала соглашается, но потом, видя с какой нечеловеческой скоростью незнакомец идет на лыжах, вовремя одумывается, «что нет теперь толку», и начинает «в большой ярости» ругаться. «Оглянулся, а тот уже и пропал впереди. Один остался» (82). В другой быличке хозяин леса, приняв человеческий облик, тоже позвал на совместную охоту, они настреляли огромное количество птиц. Уже это обилие поразило охотника, но странности начались, когда они пришли вечером в лесную избушку. Попутчик заставляет сгибать голову каждой птицы обязательно под левое крыло и в левый глаз втыкать щепочку. Мужик, заподозрив неладное, не слушается и все делает наоборот. А попозже идет в лес за дровами, срубает рябину и кладет ее в топящуюся печку. А «он боится рябины, когда рябину в огонь положишь, рябина как затрещит, он этого боится, бес… как рябина разгорелась и как пошла пищать: пии-пии-пии. Он как вскрикнет: „Смотри, съел, приятель, меня!“ Он как выскочит из избушки в дверь, собака следом. Птицы, которым положена была в левый глаз щепка и под левое крыло загнута голова, все следом за ним полетели. „Идите! Возьми птиц и все, только сам уйди прочь“, – мужик говорит. Рад от него избавиться. И он собрал других птиц в мешок и бегом домой» (232). В этом мифологическом рассказе сплелись и архаичные и более поздние представления. Предпочтение, отдаваемое левой стороне, как и ярость и ругань в первой быличке, свидетельствуют о близости духов-хозяев леса к нечистой силе, поэтому рассказчик и называет его бесом. Но с другой стороны, оказывается, что хозяин леса, представ перед охотником в антропоморфном виде, вдруг перевоплощается в рябину, дерево, почитаемое у карелов (его называют священным в эпических песнях, а ягоды служат оберегом от нечистых духов). Фитоморфность, полное слияние с лесом, синкретизм – это один из самых архаичных признаков хозяев леса. «Лес его прячет, прячет обязательно. Если бы его лес не прятал, то он многих бы людей напугал. Его прячет лес» (81).
В старину охотники для духа леса делали три капкана, не прикасаясь к ним топором. Из них ничего нельзя было брать, вся добыча принадлежала лешему. В одной из быличек охотник отправился расставлять силки, но успел очень мало, так как начался дождь. Он пошел обратно в избушку и увидел, что в силках, предназначенных для духа леса, глухарь. Он решил взять его себе. Сварил кушать, а сам все боится последствий нарушения запрета. Перекрестил дверь, лег спать. И вдруг слышит: кто-то ходит вокруг избушки, затем со злостью распахивает дверь, невидимая рука вцепляется в волосы, и голос произносит: «Отнеси глухаря обратно!» Охотник, испугавшись, раздетый выпрыгнул из избушки и двадцать верст, в темноте, под дождем, бежал до деревни (SKS. К 31).
Но человеку не только опасно нарушать условия договора. Сама охота при помощи магии может иметь печальные последствия. Одному такому охотнику его «стрелки» даже ночью не давали покоя, требуя работы. Ему приходилось заставлять их по ночам вить веревки из песка (SKS. Е 561).
Лесные жители распоряжаются не только зверями и птицами, но и всем, что растет в лесу. Когда заготавливали древесину для постройки дома, строго соблюдали пространственно-временные границы и спрашивали разрешения на рубку у хозяев леса, чтобы ничто плохое из «иного» мира не пришло в дом, в мир человеческий. «В лес надо бы идти, перекреститься, когда первый раз идешь. Хоть своими словами сказать. Раньше знали, что сказать. Я как не говорила, вот и не умею по лесу ходить. Я в лесу ничего не умею. А люди пойдут, уже шепчут, уже говорят: „здравствуй“ да „прости“, да что там говорят. Да: „Дай мне добра (добычи) в летнее время! Спасибо!“ А как пойдешь последний раз осенью, всегда: „Прости, ты дал мне добра (добычи)“. Так надо бы. Мы, как глупые, забываем просить прощения, лес и прячет» (218).