A minä nämät mustan, tiijän, što nämät deistvitel’noit, što meijän hierun boabo oppi, ga tämä on deistvitel’no, vie minun aiguine gi se… OkuLoi-boabo oli, Ivanova. Vot izän nimie en musta, a häi oli vie ennen sie, konzu heile pereh oli suuri, da konzu hän eli, nuorembi oli ga eli Interpos’olkas. Interpos’olkas oli manoahat, ga häi sie roadoi niil manoahoil. Vot. Sidä pereägi häi sie da kirikkölöis, moozet, häi, kaco, niijen kere sie roadoi… Boleznil’oi ei muga häin, ei. Häi vot vai nämät maltoi, mecäs vai tiezi, mecänizändeä häi pagizutti. Vot mecänizändänke häi hyvin pagizi… En tiijä, mikse hänel vot peldomoal pidi da vie pidi, stobi peldomoa olis da vie kynnändän jällel. Kaco, toici vie astuvoicendan jällel jätettih, a hänel pidi kynnöites jälgi, stobi olis kynnändän jälles… Häi ei oppinuh muijal.
Одна женщина отпустила весной в Пасху… (и не чужая была, Окулина, невестка бабушки, в другой стороне жили, той бабки невестка). И ребенок там утром, года два-третий ребенку. Как раз пасхальное время было, Вербное воскресенье. А девочка та на улицу просится да просится, а мать не хочет отпускать. А девочка даже плачет: «Мама, отпусти, отпусти». А мать взяла, открыла дверь и отправила: «Иди, катись хоть к лешему!» Ну, она рассердилась и отправила девочку с такими словами. Ребенок пошел, в шерстяных носочках, уже снега не было, солнце светит да птички там, да сухо: пусть, думает, тут гуляет. Сама пироги печет. И испекла пироги, вышла на крыльцо посмотреть, где девочка. Пошла, а девочки нигде нет. Давай все бегать, туда бегут, сюда бегут – нигде нет девочки, к бабушке, что ли, ушла? Пошла к бабушке: «Бабушка, не у вас ли Маня?» Маней звали девочку. «Нет, – говорит, – дак как у тебя сейчас потерялся ребенок?» «Так, – говорит, – конючила [просилась] утром: „Мама, отпусти на улицу, отпусти на улицу!..“ Отпустила да еще, глупая, сказала: „Иди хоть к лешему!“ Открыла дверь и отпустила с крыльца, играть как будто пошла». И вот так у нее девочка пропала. «Ну, – бабушка говорит, – раз так ты сказала, то к лешему ты и отправила девочку!» Бабка давай заговаривать. Да и хорошо, что сразу поворожила. Поворожила сразу, и так как у того были… Смотри, если он что возьмет, то приходит с таким смехом, хохотом, в хорошем настроении, что у него это, то, что ищут, поэтому разговаривают с ним. Ну вот! Приходит, слышу, со смехом. Раз только и спросила, уже со смехом идет. А в тот раз… Она его не видела каждый раз, голос только слышала. «Мать ведь сама отправила!» – говорит. Ну, давай, ребенок уже за полкилометра ушел. Пошли они искать. Солнышко немного припекало и уже остались ее следочки. Только вышли из дома искать, видят: протопала, прошла туда в гору. У нас Ригачной горой ту гору называли. Шли по ее следам, полкилометра прошли, на болото, Крестовым болотом называли. На это Крестовое болото по ее следочкам пришли, позвали ее: «Маня, Маня, Маня!»
А ребенок тут и сидит. Елочки да сосенки там, и с них только шишечки да иголочки собирает – уже полные карманы набрала. Пошла мать, да взяла ребенка. Да еще другая невестка была, с невесткой искать пошли. Взяли ребенка: «Да кто тебя сюда позвал?» «Ой, мама, – говорит, – у меня здесь дяди и тети были и мне вот печенья да пирогов сколько в карманы собрали и дали. Они впереди идут и меня только зовут, зовут, а я только за ними иду». Вот что раньше бывало!
А я это помню. Знаю, что это действительно, еще при мне это было… Иванова была, Окулина-бабушка, знахарка. Вот отчество не помню. А она еще раньше там была, когда у них семья была большая, и когда она была молодая, она жила в Интерпоселке. В Интерпоселке были монахи, дак она работала у тех монахов. Вот. Поэтому-то и она, там, может, с ними в церквях работала… Болезни она не так, нет. Она только это умела, от леса она знала, с хозяином леса она разговаривала. Вот с хозяином леса она очень хорошо говорила… Не знаю, но почему-то ей надо было на поле, да еще надо было, чтобы поле было вспахано. Смотри, иногда ведь бороновали и оставляли, а ей надо было после вспашки, чтобы вспаханный след был. В другом месте она не заговаривала (не колдовала).
151
Лесной зверек завел детей на остров
A tiälä konsa ecittih tyttösie Pimenovan ta tämän… Silloin Teppo sano: “Nyt mie tiijän, jotaki on. Monta kertua tästä puusta hyppäin, en nähnyn ni ketä, a poika siinä makai“. On se!