Первая чеченская

Поэтому работать надо минимум три месяца. Сердцем чувствую, что так надолго от семей отрывать людей сложно, но разумом понимаю, что если нас посылают в командировку, значит, мы там нужны. Мы должны выполнить эти боевые задачи. И выполнить их надо хорошо, а не просто где-то кое-как отсидеться. Поэтому вывод такой: подряд воевать надо от трёх до шести месяцев. Потом отдых, и снова — на шесть месяцев. Правильность такой схемы не раз подтверждалась жизнью.

После командировки некоторые начинали пить. Я считаю, что идёт это от самого человека, независимо от того, был он войне или не был. Если человек не пил, он и после войны пить не начнёт. И ещё: одни люди звереют на войне, а другие могут удержать себя от этого. Я считаю, что война — как катализатор — просто открывает, активизирует, выводит на поверхность то, что у человека в глубине души заложено.

Жертвы среди мирного населения

На войне жертвы среди мирного населения есть всегда. Но здесь главный вопрос в том, есть ли в каждом конкретном случае состав преступления. У меня были ситуации, когда нам приходилось стрелять абсолютно во всех, независимо от пола и возраста. Было это в Грозном. Но именно так я вынужден был действовать для того, чтобы сохранить своих людей.

С 1 января 1995 года мы встали на перекрёстке и никого через этот перекрёсток не пропускали. Если кто-то появлялся — сразу открывали огонь на поражение… Два дня при таком нашем жёстком подходе абсолютно ко всем, кто появлялся в пределах нашей видимости, нас никто не обстреливал. 3 января ко мне прибегает замполит 20-й дивизии: «Ах вы, такие-сякие!.. Что же вы делаете?!. Фашисты, оккупанты!.. Почему никого не пропускаете?». Вижу: в начале улицы стоят бабушка и подросток лет тринадцати-четырнадцати. Замполит мне: «Пропустите! Что они нам сделают? Ничего. Мы их досмотрели, с собой у них ничего подозрительного нет». — «Не пропущу». — «Я вам приказываю!». Он полковник был, а я — майор. Говорю: «Хорошо». Пропустили.

Уходят бабушка и подросток за поворот. Проходит пять минут. Из того района, куда они ушли, начинается обстрел! Я говорю полковнику: «Это случайность?». Полковник сразу сдулся: «Твой перекрёсток, ты сам здесь и разбирайся».

Я считаю, что на этом перекрёстке у нас была такая ситуация, когда выбора вообще нет. Ведь если я по личной доброте душевной кого-то из местных пропущу, то тем самым я рискую жизнями уже своих солдат и офицеров.

Жестокость

На войне человек раскрывается. Если он по натуре жестокий, то на войне это проявляется наглядно. И особенно это заметно по тому, как человек относится к пленным. У нас в отряде многие побывали в плену у боевиков. И вот что я заметил: именно те, кто сами побывали в плену, никогда даже не пытались беспричинно издеваться над пленными «духами», несмотря на то, что над ними самими боевики издевались по полной программе, очень жестоко ломали их и морально, и физически.

Не в обиду Внутренним войскам, конвойникам, скажу, что у них жесткое отношение к тем, кого они охраняют, — это система. Причём это совершенно не зависит от того, чеченцев они охраняют или кого-то ещё.

В января 1995 года, когда три наши группы попали в плен, я получил задание отобрать пленных чеченцев, чтобы обменять на своих. Москва дала добро на обмен, с чеченцами мы тоже договорились. Надо было только собрать в тылу пленных чеченцев. Собрать нужно было набрать шестьдесят человек. Примерно столько же наших находились в плену у боевиков. Мы всё-таки смогли, хоть и с большим трудом, такое количество насобирать. (Кстати, при отборе пленных чеченцев была и такая ситуация: один «дух» говорит: «Я не пойду». — «Как не пойдёшь?». — «Я по ошибке, случайно с ними оказался. Не хочу назад». А мы всех под одну гребёнку: боевик, боевик, боевик.)

И лишь тогда, когда мы стали по тылам ездить, я своими глазами увидел, как у нас с пленными обращаются! Хотя я в жизни повидал многое, это зрелище меня просто шокировало… Перед самой первой попыткой обмена мы попросили конвойников: «Ребята, хотя бы этих семерых, самых ценных, не трогайте!». Список этих семерых прямо в руки офицеру дали. Ведь, не дай Бог, во время обмена эти важные птицы на нас пожалуются! Тогда всё сорвётся. Забираем их на следующий день и видим: у одного челюсть не закрывается, у другого вывихи, переломы…

Несколько раз с чеченцами мы летали на место обмена. По разным причинам два раза обмен провести не удалось. Состоялся он только с третьей попытки.

После неудачных попыток мы каждый раз пленных забирали к себе в отряд. Им помогали наши врачи. Старшина, Воронович Костя, как только мог помогал, умывал их, брил, кормил. Как сейчас помню: ходит он с термосом и черпаком и спрашивает: «Кому добавки?». И чеченцы его слушались! Отношение у них к нам было совсем другое, чем к Внутренним войскам. Они: «Ребята, вы откуда?». — «Мы конвойники». — «Нет». — «Мы пехота». — «Нет, вы не пехота». — «Почему?». — «Конвойники с нами так не обращаются, а у пехоты оружия такого нет».