Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г.

Мы знаем, как во время войны пишут реляции. Все провозглашают себя победителями; отступления и даже разгромы превращают в победы. Всерьез эти реляции принимают только наивные люди, но их большинство. И к партийной лжи все привыкли, а ей все-таки верят. Полного расцвета такая система лжи, конечно, достигает лишь там, где существует одна официальная пресса. Но и при свободе и разнообразии печати обывательская масса обыкновенно читает только своих и фактически знает только свою официальную версию. Отступление от нее в то время уже считалось «вредительством».

Благодаря этим условиям «исторический» день 13 мая надолго остался в памяти нашей общественности как день великой победы.

Но через 30 лет позволительно себя спросить: в чем заключалась победа? Кого победили? И чем можно было в этой победе гордиться?

Победу видели потому, что смотрели на события через очки европейской парламентской жизни. Вотум недоверия министерству там всегда является чьей-то, хотя бы иногда и нежелательной для дела победой. Там одно последствие всегда налицо; прежнее министерство уходит. А это означает, что то большинство, на которое министерство до тех пор опиралось в палате, теперь распадается; часть его покидает. Победа, собственно, в этом. Враги министерства в чем-то его прежних сторонников убедили.

Но в чем была победа 13 мая? У министерства никогда не было большинства, а по смыслу нашей дуалистической конституции оно в нем и не нуждалось. Еще до созыва Думы Милюков утверждал, будто министерство должно, как результат одних выборов, выйти в отставку. В думском адресе, когда министерство еще не произнесло ни единого слова, Дума единогласно уже потребовала его ухода. Если после заседания 13 мая Дума приняла ту же самую резолюцию, то кого победили? Кого убедили переменить свое мнение? И что было практически достигнуто вотумом недоверия?

Было ли по крайней мере то, что называется «моральной» победой? Были ли преимущество красноречия, государственного смысла, содержательных мыслей? Красноречия может быть, но парламент не турнир красноречия; в последнем вообще мало заслуги, особенно когда судьей является большое собрание, а мерилом – его аплодисменты. Если мерить красноречие ими, то 13 мая депутаты победили; были и «бурные», и «продолжительные», и «шумные», и всякие иные аплодисменты. Но что же из этого? У 1-й Думы нельзя отрицать красноречия. В ней было много первоклассных ораторов. В первый большой «парламентский день» все они выступили. К тому же этот день был подготовлен. Министерскую декларацию знали заранее. Правда, знали не все. Помню мой разговор со Стаховичем во 2-й Думе по поводу состава президиума. Тогдашнее «большинство» оппозицию в него не пускало. Стахович возмущался. Он объяснял, что это не только вопрос справедливости, но и практический. В 1-й Гос. думе, рассказывал он, президиум заранее знал текст декларации, который в печатном виде был по ее прочтении роздан всем депутатам; но своим он заранее его сообщил и дал им к речам приготовиться.

Эпизод характерен. Муромцев, избранник всей Думы, формально покинувший партию из-за несовместимости партийности со званием председателя, при всей своей личной корректности, использовал, однако, положение председателя в ущерб меньшинству, интересы которого именно он должен был охранять. Так, на заре конституции партийность уже разъедала добрые нравы.