Первая леди для Президента

(с) Черные вороны 8. На дне. Ульяна Соболева

Мы не прощались, но мне казалось, я неумолимо прощаюсь и не могу…не могу ослабить хватку рук на его шее. Просто стиснула и не могу отпустить. Этот казённый воротник жесткой робы, он обжигает мне руки, и меня всю трясет. И его губы касаются моих глаз, скул, шеи. Как же хочется, чтобы эти последние мгновения длились бесконечно, чтобы не заканчивались. Я не хочу, чтобы его уводили, чтобы нас разлучали так быстро. Восемь часов…жалкие восемь часов. Как мало. Как же это ничтожно мало, когда разделяет целая пропасть, и ты словно на разводном мосту над бездной, тянешь руки на ту другую сторону, а между вами дыра размером со вселенную.

Разжал мои руки…отстраняется очень медленно.

– Отпусти…не для них твои слезы, Марина. Они только мои. Слышишь? Никто не видит…мои.

Убирает мои руки, а я хочу заорать, что мне плевать на всех. Плевать на то, что видят.

– Ты…ты сказал, что не навсегда, сказал…поклялся, пожалуйста…Льдинка не видел тебя, девочки…прошу. Один раз.

Поцеловал мои ладони.

– Увидит…если обещал, значит увидит.

– Когда?

С истерической ноткой, чувствуя, как задыхаюсь от нахлынувшей тоски. Сколько можно расставаться? Сколько можно рвать себе душу на части. Почему у меня нет и не может быть счастья? Почему я живу в нескончаемой боли?

Отходит к двери…она вот-вот откроется, я даже слышу шаги по коридору, и мне становится все хуже. Я сейчас закричу. Очень жалко, надорвано, так унизительно сильно. Потому что я больше так не могу. Потому что впервые за столько времени он сказал мне о любви…сказал, потому что знал, что больше не скажет. Хочу держать его намертво и не отпускать. Мне до дикости страшно. Меня всю подбрасывает от этого ужаса, и он это знает. Мой страх отражается в его глазах такой же тоской.

Сдержалась, не закричала. Даже когда пришли, вывели с опущенной головой и руками за спиной. Закрыли за ним дверь, и я прислушиваюсь к его шагам, он отдаляется, и мне физически больно, как будто с мясом отрывают душу от тела. Но не вытерпела, распахнула дверь, догнала и бросилась на шею. Так, что ни один конвоир не смог оттянуть, так, что даже ударов и пинков не почувствовала. В губы его губами впилась и жадно шепчу.

– Люблю тебя…люблю, люблю…Слышишь? Люблю…

– Слышу…Все…все…иди…Маринааа.

А сам своей спиной укрывает от ударов, отталкивает силой и вперед идет. Даже не вздрагивает, когда дубинками бьют и толкают. Меня оттащили за шиворот. А я даже не слышу, что говорят. Мне наплевать.

Потом домой пешком, шатаясь, как пьяная. Из-за слез даже дороги не вижу. Сил нет. Я настолько сломлена, настолько раздавлена, что мне кажется, я могу только ползти. Как же я боюсь его потерять. Боюсь, что с ним что-то случится непоправимое. Ведь я все могу пережить. Могу ждать его до самой старости, могу издалека смотреть и кусать ногти до крови, могу просто всю жизнь…лишь бы знать, что живой, дышит, смеется, ходит.

Домой пришла, дверь за собой захлопнула и завыла, падая на пол, обхватывая голову руками. Почему у меня так? Почему я проклята любить этого человека? Почему мы не можем с ним быть просто вместе, просто счастливы?

Я не могу любить, просто любить, просто просыпаться по утрам рядом со своим мужчиной? Идти на работу и готовить ему завтраки, обеды и ужины? А в моей жизни одна мука, страдания и лишения. Я как на какой-то персональной войне с одними сплошными потерями.

И с каждым разом все больнее и больнее…Сколько слез, сколько воспоминаний, и эти мысли о нашем нерожденном…о том, кого не смогла выносить. Хотелось рассказать и не смогла. Зачем и ему ковырять рану? Зачем делать настолько больно.

«Потому что ты любишь…сверхчеловека, потому что ты выбрала себе не простого мужчину, не слесаря, не айтишника, не учителя. Ты посягнула на сильного мира сего. Ты женщина президента. Ты его женщина несколько лет. Ты родила ему сына…ты пошла за ним в пекло. Держись! Потому что ты должна быть его достойной!»

Голос Гройсмана звучит в голове, и я всхлипываю снова, но уже не так громко, размазывая слезы по щекам, поднимаюсь с колен.

В дверь постучали, и я, выдохнув, вытерла лицо, отворила замок и… чуть не закричала – на пороге Валя и Лариса Николаевна. Не выдержала, закричала и обняла ее с диким воплем. Разрыдалась уже в голос.

– Ну вот… я ее обрадовать пришла, а она ревет. Чайник ставьте, я сейчас пирогов принесу. Гостья устала с дороги. Не реви, Марьянна. Ишь, сопли распустила.

Голос бодрит, но плакать хочется еще сильнее, и от того, что рука женщины гладит мои волосы и хлопает по спине.

– Не смогла без моей девочки. Сдала халупу свою, впустила студентов, вещички забрала и к тебе. Нет жизни мне без тебя и без Льдинки. Зачем мне так самой? Просыпаться по утрам без вас не хочется.

– Лариса…моя тетя Лариса.

Плачу и целую ее в морщинистые щеки, а она слезы мои вытирает и тоже целует.

– Место для бабки Ларки найдется?

– Найдется, – всхлипываю и сжимаю ее еще сильнее.