ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века

Злющий тон в критике не поддержали, но мотивы первых похвал совпадали с мотивом руготни. Новизну находили в условиях показа: «Спектакль происходит в маленькой комнате без всяких подмостков, исполнители отделены от полусотни переполняющих комнату зрителей почти одной „умственной линией“. Вместо декораций – полотна, которые прикрепляются к сетчатому потолку»[135].

Оценку давали аккуратно. «Играть в таких условиях очень трудно, и все-таки это был один из самых приятных спектаклей, какие мне приходилось видеть.

Много здесь было хороших принципов Художественного театра, его интимность, его тщательность срепетовки; много было и того, что может дать одна только даровитая молодость, искренность, непосредственность души.

…Сцена, где юношу Баренда охватывает панический ужас перед отправлением в море на старой „Надежде“, передается г. Диким с таким захватом, что среди публики послышались рыдания. Это было сыграно совсем хорошо, и прекрасно вторила артисту г-жа Дейкун, изображавшая его мать. У этой артистки есть много глубокого чувства в самых тихих, сдержанных нотах.

Совсем радостное впечатление производит г-жа Соловьева, у которой и внешность, и голос, и дарование – все чрезвычайно привлекательно. Много хорошего и в г. Хмаре (Герд). Его молодое лицо подвижно, выразительно и симпатично; у него имеется несомненный темперамент, но он не всегда соблюдает чувство меры.

Г. Чехов, игравший роль старика, по-видимому, обладает комическим дарованием, но уж очень трудно этому совсем молодому человеку изображать старика».

Подписавший этот отзыв в «Русском слове» инициалами Сергей Яблоновский, человек в своем деле понаторевший, держался жанра: привет симпатичным выпускникам симпатичной театральной школы. Аккуратный комплимент каждому с прогнозом столь же аккуратным, во избежание трений между учениками и учителями, между студией и метрополией. «А в общем – спектакль, оставляющий самое отрадное впечатление, заставляющее думать, что для Художественного театра растет и зреет кадр достойных преемников теперешних любимцев».

Примерно так же и за то же студию хвалят в другой рецензии: «Там работает молодежь – будущие Качаловы, Лилины и проч.».

Читая приветливые отклики подряд, аккуратность оцениваешь как общее их свойство. Пишут так, словно важно убедить и убедиться: не произошло ничего особенного. Все хорошо и ничего особенного. Отрадное впечатление среди прочих.

Между тем спектакль «Гибель „Надежды“» в общий ряд не вписывался. Он из него выходил.

Не потому спектакль выходил из общего ряда, что обещал открытие нового (еще одного нового) театра. Открытие новых театров (еще нескольких новых) в ту пору было в порядке вещей. Новый театр мог оказаться долговечным, как театр Незлобина, игравший с 1909 года, и мог броско прожить единственный сезон, как Свободный театр Марджанова (1913/14); к началу сезона следующего Свободный театр очистит место для Московского драматического (новое дело обопрется на драгоценные индивидуальности сперва Елены Полевицкой, а затем и Иллариона Певцова). Месяца два отделяли открытие этой сцены от открытия Камерного театра Таирова и Коонен (декабрь 1914-го). В том же 1914-м Федор Комиссаржевский, который уже пятый год вел собственную студию, рядом с ней откроет театр имени своей сестры. Перечень можно продолжать. Из этого общего ряда – богатого, занимательного – Первую студию с ее «Гибелью „Надежды“» выводил выбор предмета.

Оценка содержания и силы первого спектакля студии повышалась быстро, не уточняясь. «Один из самых приятных спектаклей»? Нет. Что-то другое.

Театр Серебряного века не знал, кажется, подобного первенствования жизненного предмета над эстетической программой, не знал и такого многослойного углубления в предмет, такого бытийственного истолкования простейшей житейской материи и прямых социальных мотивов – при пронзительности этих мотивов, их живой содержательности.

В «Рампе и жизни» (№ 22 за 1913 год) напечатали отклик Н. Крашенинникова с подзаголовком «Случайная заметка зрителя». Праправнук знаменитого исследователя Камчатки был литератором и человеком в своем роде замечательным, годами писал про жизнь башкир, в судах как юрист защищал их, не знающих своих прав, восхищался чистотой их нравов (очерки составили книгу «Угасающая Башкирия», вышла в 1907 году). Был довольно бесстрашен, чтобы в пору декаданса предстать теплым моралистом. В этом именно духе работал для театра (написал пьесу «О маленькой Тасе»). Критик он никакой, под конец заметок про «Гибель „Надежды“» пишет сущую несуразицу – про чеховское «туше», про «чеховскую озаренную улыбку и все вуалирующую вуаль», – Бог с ним. Но как же его забирает представленное! Каков отклик его на бытийственные мотивы! Как у него горло перехватывает!