Первеницы мая

Тибо покорно пошел отбывать повинность, но череда бесед и увеселений настолько не сочеталась с его мрачными мыслями, что он страдал почти физически. Не меньше страдала и Эма: она, приветливая и радушная, показывала Мириам каждому гостю, а сама охотно сбежала бы с ней за семь морей.

На столах стояли закуски и прохладительные напитки, в парке перетягивали канат и играли в шары в опасной близости к пруду. И разумеется, в тени плакучей ивы стояла колыбель Мириам. Но для многих главным развлечением были наряды других гостей. Например, для Филиппа, который элегантно прохаживался с бокалом в руке: он так увлеченно озирался по сторонам, что не заметил преградившей ему путь дамы.

– Смотри куда идешь, Филипп.

– Мама?

– Я самая. А ты тут как у себя дома.

– Конечно. Я же двоюродный брат короля.

– Нелепая случайность.

– Что ты хочешь сказать?

– Неважно. Лучше ответь, кто это увивается за твоей сестрой?

Госпожа Отой указала на Гийома, который предлагал Элизабет бокал коварного коктейля, чуть касаясь ее талии.

– Крестный. Сама же знаешь – это крестный принцессы.

– Ну а подробнее?

– Его зовут Гийом Лебель. Король назначил его капитаном, когда адмирал Дорек тронулся.

– Ну а еще подробнее, Филипп?

– Чего же еще?

Филипп интересовался только собственной персоной, а потому ничего не знал о сестре. Он даже не заметил, что сестра из скромной библиотекарши превратилась в цветущую молодую женщину.

– Это из-за него Элизабет попросила меня присматривать за Олафом? – спросила госпожа Отой.

– За Олафом?

– Это ее кот. Ты же знаешь, она никогда с ним не разлучалась. А теперь попросила меня забрать его с собой в Леса.

– При чем тут кот?

– Посмотри на этого человека, Филипп. Стоит приглядеться, и сразу все ясно.

Филипп тщетно разглядывал капитана.

– Неважно, – сдалась наконец госпожа Отой. – Сейчас пришлю к тебе отца. Он хотел сказать тебе пару слов.

– Только пару, не больше, – нервно усмехнулся заядлый волокита.

Отец в очередной раз прикажет ему возвращаться в Леса перенимать семейное дело. Филипп еще никогда в жизни не работал. Все вокруг считали его образцовым лентяем, а сам он себя – необыкновенным красавцем и соблазнителем, особенно после того, как вместо выбитых во время битвы с лесом зубов ему сделали протезы из чистого серебра. Теперь он сверкал улыбкой во все стороны; других занятий у него не было.

Но и с зубами и без них Филиппу даже не снилось столько внимания, сколько уделялось лепетавшей в люльке под ивой малышке, которая пускала пузыри и тянулась ручкой к кисейной занавеске от комаров. Мадлен сумела-таки просунуть в колыбельку погремушку с бубенцами, которую тайком спасла от королевского костра, чем гордилась. Гости встали в очередь, чтобы выразить принцессе свое почтение, и королева их вежливо принимала. Они видели в ней свою будущую правительницу, а Эма – лишь невосполнимую утрату. Девочка, мальчик, мальчик, мальчик: лучше им рассчитывать на мальчиков. Те смогут занять трон, надеть мантию, взять скипетр, но именно Мириам оставит в сердце матери незаживающую рану.

Тибо тоже не отходил далеко от колыбели, но искал взглядом Шарля с Матильдой. Столько лет они оплакивали свою дочь… И теперь должны первыми узнать, что она здесь, рядом, у них под носом. Наконец он заметил кузнеца с полной тарелкой закусок в руке, но при том не спускавшего глаз с Бенуа, разрезавшего жареную свинью. Гости толпились вокруг Бенуа, и он раздувался от важности, забывая, что они здесь ради свинины.

– Кузнец! – позвал Тибо.

Шарль решил, что его упрекнут за обжорство, и поискал, куда бы спрятать тарелку.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Э-э, сир! Знаете, как говорят: пустой живот за двоих жует… а?

Но Тибо и не взглянул на его тарелку.

– Где Матильда?

Шарль указал туда, где его миниатюрная жена, вся в кружевах, обсуждала белье с белошвейкой. Тибо пригласил обоих в часовню и затворил за ними тяжелые кованые двери. Под сводами еще голубел дым ладана, мирно горели зажженные в честь Мириам свечи. Тибо подбирал слова не спеша и произносил их медленно. Он рассказал им о равноденствии, о женитьбе Альберика, о волках, о Стиксе и задранных овцах; о своей бороде и шрамах, о времени в Лесу. Матильда теребила юбку, Шарль спрятал свои семь пальцев поглубже в карманы, – вид у обоих был растерянный. Освободив их от тяжкого траура, король, быть может, взвалил на их плечи еще худшее бремя.

Он замолк, и в розовой часовне стало очень тихо.

– Иными словами, сир… – подытожил немного погодя Шарль, – Сидра – наша дочь.

– А Жакар – наш внук… – прибавила Матильда, думая, что лучше бы им был кто угодно другой.

– Вы и сами, выходит, теперь из нашей семьи, сир…

– А мы – из вашей…

– В общем, ваше величество, такого быть не может. Кто вам подал такую идею?