Первеницы мая

– Пить-то пил. Но история на этом не кончается, хе-хе. Вот, послушай-ка: я там поболтал с парнем, который отправил бутылку принцу. Бушпритом звать.

У Лукаса екнуло сердце.

– Бушприт? Брат Феликса? Бушприт отправил бутылку?

Вытянув шею, он поискал глазами Бушприта, глядя поверх ширмы. Штурман уже скрылся в объятиях своего отца-штурмана, деда-штурмана и дяди-штурмана. Феликсу, тоже штурману, удалось обнять своими длинными руками их всех.

– Бушприт?.. – выдохнул Лукас.

– Ага, но ты погоди, он это сделал за другого парня.

– За Проказу?

– Точно. Ты его знаешь? Короче, неделю этот Проказа глядел, как остальные давятся желчью, а потом его самого скосило. Как раз перед этим он получил письмо с угрозами донести на него королю – уж не знаю за что. Он перепугался, говорил, что лучше ему подохнуть на судне, чем кончить в церкви, как преступник. Рыдал как младенец и между судорог уговорил-таки Бушприта ему помочь. Все совал ему в руки письмо. Кстати, Лукас, как думаешь, слезы тоже заразные? Бушприт вот сомневался.

– Вы там уснули, что ли? – крикнул ждавший очереди матрос.

– В общем, если коротко, – подытожил Брюно, – Бушприт взялся отправить принцу бутылку с рисовым отваром. Ты представь, старик, рисовый отвар! С прорвой сахара. Так что, как видишь, зря я к ним плыл.

– Не зря все-таки, раз их спас.

– Да ну… главное, как говорят, намерение. А я хорошую вещь по ошибке сделал. Разве это заслуга? – изрек Брюно, натирая подмышки.

– Лично я бы сказал, что да. А еще скажу: будь бдителен. Ты единственный, кто побывал на борту и из кого еще не вышла зараза. Может, ты ее носитель.

– Посадишь меня на карантин?

– Нет, не думаю. Тебе я доверяю. Главное, в реку не справляй нужду, и хватит с тебя.

– Ты за кого меня принимаешь?

– За медведя, Морван.

Брюно разразился жутким горловым хохотом. Все еще смеясь, он влез в слишком тесный халат и вышел из-за розовой ширмы. И тут толпа грянула оглушительными овациями. Он был героем дня – пускай и поневоле. Слушая восторженные крики, медвежий поводырь впервые в жизни почувствовал свою принадлежность к роду человеческому, и это было для него немалым потрясением.

Последним мылся капитан. Он подошел к Лукасу, голый, как червяк, но с таинственным свертком, который держал на почтительном расстоянии.

– Я же говорил ничего с собой не брать, капитан.

– Когда вы узнаете, что это…

– Да что угодно, вас же предупредили. Ничто в этом мире не заставит меня передумать.

– Поспорим? – подзуживал капитан, осторожно положив свою ношу, прежде чем взять мыло.

– Да ну вас.

– Если я выиграю, буду называть вас доктором сколько захочу. А если нет, оставлю в покое. Ну, идет?

– Хм-м.

– Это стеклянные часы из Бержерака.

Лукас поднял брови. Стеклянные часы… Это не просто предмет. Это философское размышление о природе времени и человеческом гении. Жемчужина Востока, которую некогда выменяли за целую конюшню. Часы уже пережили землетрясение… и уж точно не сгинут из-за эпидемии.

– Ага, доктор! – торжествовал капитан, кончая себя надраивать. – Король Фенелон передает их на хранение в нашу сокровищницу, пока сам он воюет на два фронта. В мирное время он их заберет. Обещайте, что не станете тереть их мылом.

– Хорошо. Я отправлю их в карантин.

– Спасибо, доктор.

Через минуту капитан уже собственными руками поджигал шлюпку. На пляже разгорелся небольшой костер, и желанный, и печальный. Когда от него остались лишь угли, посреди бухты вспыхнул другой, куда более впечатляющий: специально посланный отряд поджег корабль. Пламя охватило грот-мачту, побежало по гикам и поглотило карантинный флаг. Снасти шевелились, как пауки, паруса превратились в плотные облака дыма, всполохи играли на воде. Стрела тоже сгорела, а наконечник опустился на илистое дно.

Капитан стоял рядом с женой, держал на руках дочь и не моргая глядел, как пылает костром судно, на котором он провел большую часть жизни. Огонь блестел в его светлых глазах, подсвечивал свежие морщины. Никогда не забыть ему сброшенные за борт и сожженные на палубе тела, как и страх одного за другим потерять всех, кто доверил ему свои жизни.

Гийом и Элизабет, разделенные толпой, не видели в пламени судно, они видели три горящие книги, привезенные из Бержерака, и это видение их волшебным образом объединяло. Что до Тибо, то он ждал, когда Лукас наконец составит стопкой ведра, сложит ширмы, сгребет угли и встанет на пристани лицом к бухте, уперев руки в бока, как часто стоял в последние дни. Конечно, портовые станут угощать его наперебой, но этого мало. Тибо понимал, что врачи продолжат давить его как клопа, и потому решился сделать то, что монарху делать запрещено.

На пустом причале, перед пятью сотнями очевидцев, на фоне пылающего корабля, он пожал ему руку.

21