Первеницы мая

– Выбор всегда есть, Эма.

Это была правда. У нее был выбор – жестокий выбор между Тибо и Мириам. Лукас чувствовал, как она страдает у него за спиной, как ищет опору, но не оборачивался. Страшная мысль пронзила его.

– Какое сегодня число?

– А что?..

– Тридцатое апреля, так? Последний день апреля…

Эма промолчала, подтвердив его худшие опасения: Мириам станет первой родившейся в мае девочкой. Остальное было слишком ясно. В день Осеннего равноденствия Гиблый лес потребует ее. Тибо с Эмой потеряют дочь, а народ потеряет наследницу престола.

И куда только лезет эта Сидра?!

От гнева, ужаса, бессилия Лукас швырнул склянку в противоположную стену. Стекло разлетелось вдребезги, и жидкость быстро испарилась, напитав комнату своим волнующим ароматом: весны и осени сразу, ароматом смертной жизни.

– Почему ты всегда страдаешь одна, Эма?

– Неважно, Лукас. Поклянись, что никому не расскажешь.

– Король знает?

– Ни в коем случае.

Новая волна боли. Невыносимой.

Одна из бесчетных волн, через которые ей еще предстояло пройти.

34

Ливень обрушился на иссушенную землю. Но она слишком долго ждала его и теперь не могла впитать влаги. А вот Тибо промок до костей. Соскочив с лошади, он бросился во дворец, побежал по коридору, оставляя за собой лужи.

У дверей покоев королевы преданный Симон стоял на часах, несмотря на бессонную ночь.

– Впусти меня.

– Не могу, сир.

Тибо взялся за серебряную ручку, та не повернулась. Он забарабанил по резным узорам. Лукас открыл, но вместо того, чтобы пустить его внутрь, вышел сам, оглядываясь, не отираются ли поблизости Плутиш и Фуфелье.

– Можно вас на два слова, сир?

Голос его звучал устало, лицо осунулось. Эма укусила его до крови, и он уже не знал, как к ней подступиться. Ярость рвалась из нее наружу, и все, что попадалось под руку, тут же билось и раздиралось на куски. Лукас считал, что ей было бы лучше кричать, но она не кричала.

– Все плохо?

– Нет. Просто долго, сир, очень медленно. Ваше величество… вы уже присутствовали при родах?

– Э… нет, Лукас. Нет. Теперь ты меня впустишь?

– Еще одну секунду, сир. Возможно, вы не вполне узнаете королеву. Она…

Изнутри донеслась брань Эмы, приглушенная подушкой, которую Лукас дал ей, чтобы кусать.

– …скажем так, очень запальчивая.

– Запальчивая? Не волнуйся, я ее узнаю. Впусти меня.

Тибо обошел Лукаса и переступил порог. Эма тут же рванулась к нему, но на полпути замерла и схватилась за живот. Тибо неосмотрительно подошел и положил ей руки на бедра. Она стала бить его в грудь, кляня на чем свет стоит. Она припомнила все: и почтового голубя, и бегство во Френель, и «шапочку» Клемана. Потом тело ее вдруг расслабилось, и она упала ему на руки.

Тибо оглядел комнату. Лукас убрал осколки бутылки, но следы адской ночи скрыть не смог: разбросанные карты, остывший ужин, разорванное платье, подушки на полу, опрокинутое кресло, круглый столик на треснувшей ножке и странный, стойкий, густой запах. Прямо поле битвы.

Тибо поцеловал Эму в лоб, прижал к себе, стал шептать ей на ухо, но боль нахлынула снова, а с ней и град пощечин.

– Роженица всегда права, сир, таков девиз Ирмы. Мне вас оставить на минутку?

Тибо глянул на него с ужасом.

– Тогда лучше останусь. Помассируйте ей поясницу, сир, там больнее всего.

Втайне Лукас надеялся, что с приходом короля роды ускорятся. Мириам все еще могла стать последней девочкой, родившейся в апреле, а не первой в мае. Он почти жалел, что разбил склянку с зельем Сидры: может, он рискнул бы и попробовал стимулировать с его помощью роды.

– Хотите еще ванну, госпожа?

– НЕ ЗОВИ МЕНЯ ГОСПОЖОЙ, ЛУКАС КОРБЬЕР, А НЕ ТО Я ТЕБЕ КИШКИ ВЫПУЩУ!

– Правда, не зови ее госпожой, это нелепо, – согласился Тибо, разминая Эме крестец. – И меня тоже не зови «сир», хотя бы пока. – Он вздохнул. – Избавь нас хотя бы от этого.

Как только воду нагрели, Эма снова погрузилась в горячую ванну. Теперь уже Тибо отвел Лукаса на пару слов.

– И давно длится эта пытка?

– Хуже стало к утру.

– Но она же вот-вот душу отдаст, прямо у нас на руках.

– Нет-нет. Женщины сильные, вы даже не представляете насколько.

– Почему все так тянется, Лукас?

– Я не знаю.

Лукас мысленно проклинал себя за эту ложь. «Родить – значит уступить», – часто говаривала Ирма. Он прекрасно знал: главное, что не пускает Мириам на свет, – это сама Эма. Пока дочь в ее утробе, никто ее не отнимет.

– Не могу смотреть, как она мучается, Лукас, это не вынести. Скажи, как ей помочь.

– Будьте рядом. Это сейчас главное.

В дверь постучали.

– Врачи… – подумал вслух Лукас. – Наверное, узнали, что вы вернулись.

– Бушуют?

– Хотят отдать меня под суд.

Тибо улыбнулся:

– Я ими займусь.

– Задай им как следует, Тибо, в порошок сотри! – прокричала Эма из ванной.

За дверью король обнаружил Фуфелье с неизменными мешками под глазами и вечно бледного Плутиша, оба в синих костюмах и с чемоданчиками. Симон за их спинами бессильно поднимал руки: остановить их ему не удалось. Тибо впустил их, чтобы не выяснять отношения на весь коридор.

– Хвала небесам, что вы вернулись, сир! А то без вас нас сюда и не пускали, – пожаловался Плутиш, критически оглядывая хаос вокруг.