Первенцы

В зале расставили свечи. Жених и невеста, не сговариваясь, вошли одновременно с двух сторон. Кроме них присутствовало еще человек десять челяди да госпожа с управляющим; Фирюля, видимо, за провинность прогнали прочь. Излишне дружелюбная батрачка сделала невесте знак, мол, бодрись. Она в очередной раз выдавила из себя улыбку и встала по центру, плечом к плечу с женихом. Госпожа, одетая так же, как и сегодня утром, недовольно поджала губы и протянула им два деревянных кубка.

– Семя и лоно, – небрежно бросила она, хотя по задумке это должно было звучать торжественно и произноситься старшим мужчиной в роду. Далее следовал целый пассаж о том, каким цветущим и плодотворным должен быть этот союз, но госпожа торопилась закончить, и обошлись сокращенным вариантом. Жених и невеста повернулись друг к другу лицом и осушили полупустые кубки. Им налили какой-то горький, выдохшийся эль. Они оба едва не закашлялись от отвратного пойла, и, судя по прокатившемуся среди немногочисленных свидетелей ропоту, это было заметно.

– Отто из Тильбе, – уже более подходящим случаю тоном провозгласила старушка, – сын Вернера и Нишки, рода древнего и благородного. Ты клянешься своим честным именем любить эту женщину и не иметь иного потомства, кроме прижитого с нею. Ты клянешься землей своей – лелеять ее. Клянешься мечом своим – защищать ее!

– Я клянусь, – склонил голову Отто Тильбе с таким видом, будто у него был выбор. Нишка вроде бы оценила его игру – по крайней мере, лицо ее несколько разгладилось. Совсем войдя в образ, госпожа обратилась к невесте:

– Итка из Кирты, дочь Марко и Ветты, рода…

Она прервалась на полуслове и изменила голос, но невеста не слышала, что Нишка говорила дальше. Все вокруг закачалось, будто подул сильный-сильный ветер. Вдруг перед глазами возникли чужие лица, мутные и дребезжащие, как отражения на воде. Она поняла, что лежит на спине, а они склонились над ней и не дают вздохнуть. Грудь и горло словно придавило камнями. Мигали испуганные глаза, открывались чьи-то немые рты.

– Отойдите! – закричал Отто, разорвав удавку бьющей по ушам тишины, распихивая сгрудившихся слуг локтями. – Я сказал, отошли!

Она узнала его лицо. Подавилась слюной. Почувствовала влажное тепло на подбородке. Как-то очутилась на коленях, ладонями в розовой пене. Скорчившись, снова упала на пол. Ощутила, как повеял по ногам холод.

– Клянусь, – в бреду пробормотала невеста, когда Отто поднял ее на руки. Он, уже позабывший о брачной церемонии, ничего не ответил, и она потеряла сознание.

Она успела побыть Иткой Ройдой всего-ничего, но роль заучила превосходно.

Глава 10. Девятка пентаклей

Когда Гашека разбудили, он уже думал, что больше никогда не проснется – настолько пугающе живыми были события в его голове. Во сне он в очередной раз оказался в хуторской избе, в тесном уголке, который отвела раненому хозяйка. Напротив сидела, распустив черные волосы, юная Лета; по лицу ее расползся огромный синяк. Она навзрыд плакала и пыталась стереть его, как обычную грязь, водой и слезами. Гашек сказал: «Прости меня. Я не мог взять тебя с собой». Лета перестала плакать, заглянула ему в глаза и широко улыбнулась: «Ну что ты, милый мой Гашек! Теперь я всегда с тобой». Зрачки ее вытянулись в тонкую линию, а улыбка превратилась в оскал. Почувствовав грубый пинок, которым его растолкал Саттар, он рад был, что забудет этот сон к вечеру.

Он приподнялся и сел, отряхиваясь от грязи. Саттар вроде бы хотел что-то сказать, но махнул рукой и ушел куда-то по своим делам. По правую руку от Гашека на подстилке из Якубова плаща еще сопела Итка. Он едва коснулся ее плеча, как она подскочила, хватая ртом воздух: ей тоже что-то привиделось.

– Это место такое, – ухмыльнулся сидящий на корточках у берега Куница, вытирая рукавом только что умытое водой лицо. – Говорят, в этом пруду когда-то целая семья утонула.

– Там же воды по колено, – критически заметил Гашек. Куница не растерялся:

– Ну, значит, это была карликовая семья.

В своей манере хихикнув над собственной шуткой, юноша прибил на шее комара и пошел к лошадям, сделав Итке какой-то неопределенный намек легким кивком головы. Она еще не отошла от сна и вряд ли его заметила, а вот Гашек явственно ощутил, как царапает изнутри досада. Он послал в спину Кунице крайне неприязненный взгляд – на большее ему пока не хватало решимости и, как он полагал, достаточно веских причин. Случись что из ряда вон выходящее, она бы ему сказала.

– Гашек, – наконец, отдышавшись, обратилась Итка, – ты не помнишь, где мои обереги?

Он задумчиво почесал бороду.

– Вроде бы ты перекладывала их в седельную сумку Вечерницы. В ту, которая поменьше. А что?

– Да, теперь и я вспомнила. Спасибо. Ничего, просто дурной сон.

– Покажи, – вдруг где-то за их спинами заговорила Танаис. Итка притворилась, что не понимает, и хаггедка жестом пояснила: амулеты.