Первенцы

– В твою честь, дорогая Итка, – ласково произнес Бруно. – Помнишь, я подарил тебе бусы в утешение, когда ты скинула наше первое дитя? Как же мы были молоды! Такой я запомнил тебя, такой ты приходила ко мне во снах. Ты хотела, чтобы я отомстил за твою страшную смерть, и я это сделал, моя милая Итка! За время нашей разлуки подлая сука разродилась щенками, но это пустяк. Скоро я себе все верну. Без тебя ничего бы не вышло.

Он приобнял ее за плечи и поцеловал – смело, влажно и очень неловко. Его лицо было слишком близко и расплывалось непонятным бельмом, пахло сыростью и немного пoтом. Он вдруг оставил ее, отпрянул – и почему-то оказался Куницей.

– Учиться еще и учиться, – хихикнул он и потянул ее за собой.

Она с трудом сфокусировала взгляд на бледных пятнах, плавно движущихся у него за плечом. Эти пятна были нагими людьми. Танаис распустила свои темные волосы, длинные и блестящие, как ухоженная конская грива. Бруно целовал ее шею и грудь, изрезанную паутиной шрамов. Сильное тело Саттара блестело от пота и вина, которое тонкой струйкой лила на него из кувшина хаггедка. Итка засмотрелась, совсем не стыдясь – это все казалось таким прекрасным и настоящим. «Любовь, дорогая – это морозный пар изо рта, – сказала ей однажды бабушка Берта. – Всегда зависит от внешних обстоятельств и неизбежно растворяется в пустоте». Она перевела взгляд на горящие угли жаровен, пульсирующие, как вены под кожей, и подумала, что бабушка ничего не понимала в любви.

Куница изломанными путями увел ее из душного зала в чьи-то бывшие комнаты: это место напоминало ей кабинет Гельмута. Правда, здесь не было несуразно огромной кровати. Вместо нее она упала на какую-то лежанку: вся кровь будто прилила к сердцу, и ноги стали мягкими, как солома. Куница достал откуда-то волчий плащ с капюшоном:

– Накинь, – велел он, – здесь бывает прохладно.

Она укуталась и поняла, что дрожит совсем не от холода. Странный привкус во рту и пыльный воздух мешали вдохнуть полной грудью. Итка прислонилась к стене и попыталась справиться с головокружением, глядя в одну точку. Краем глаза заметила, как рядом с ней усаживается Куница.

– Хорошо жахнуло, – одобрительно заворчал юноша. – Знают свое дело наши хаггедцы.

– Почему они не носят шапки? – не отрывая глаз от противоположной стены, с трудом выговорила Итка, отчего-то вспомнив побег из Бронта.

– Чтоб ты спросила, – икнул Куница, но потом задумался. – Шапки – это синие такие оладьи, что ли? Точно! Не говори о них с громилой. Это будет то же, что кинуть улей в муравейник: глупо, обидно и больно.

– Почему?.. – начала было она, но подошедшая к горлу отрыжка оборвала ее на полуслове. Куница чувствовал себя явно лучше.

– Ну, там у них нелады. Синяки-Иголки – это, что называется, отпозиция. Спроси лучше Бруно, он разбирается.

«А зачем улей бросать в муравейник?» – почесав нос, подумала Итка. Представила себе результат этого действия и запоздало рассмеялась. Моргнула. Открыв глаза, поняла, что светлое овальное пятно, которое она видит – это лицо Куницы.

– Надо же, – усмехнулся он, – как тебя плющит. Ну, поспи, а я печку пойду затоплю – холод тут собачий.

Она хотела что-то ответить, открыла рот – а потом откинула голову и провалилась в темноту. Очнулась от того, что не могла нормально вздохнуть, дернулась и вдруг осознала: она завернута в ткань, как мертвец, и она здесь не одна. Правым плечом Итка упиралась в чье-то холодное тело. Ей было страшно поворачивать голову, но плотный саван мешал сделать вдох, и пришлось взглянуть на своего соседа. Огромными распахнутыми глазами неопределенного цвета на нее смотрела молодая женщина. Итка попыталась отодвинуться и случайно коснулась рукой ее окровавленной рубашки. Эта женщина не дышала вовсе.

– Оставь его, – вдруг странным голосом протянула она. – Прошу тебя, не надо мести. Останови кровь… Так больно…

Итка в панике попыталась оттолкнуть ее от себя, разорвать саван, наконец, задышать. Выпученные глаза женщины растаяли, как коровье масло, и обнажили пустые глазницы. Обтягивающая череп кожа высохла и сошла хлопьями. Итка закричала и очнулась по-настоящему.

– Ты что? – спрашивал ее Куница, осторожно толкая в бок. – Ты меня слышишь, Итка?

Она слышала. Зажмурившись, спрятала лицо у него на груди. Жуткое видение растворилось в тепле, накрывшем огромной волной. Легонько щекотал кожу волчий мех плаща. Дрожь унялась. Она почувствовала, как он запустил пальцы в ее волосы, цепляясь за мелкие колтуны. Подняла голову и коротко коснулась губами его губ.

– Скромно, – хохотнул Куница и поцеловал ее по-настоящему. – Не бойся. Все будет хорошо.

Какие простые слова – и как сильно ей было нужно, чтобы кто-нибудь их произнес. Позже она осознавала себя лишь яркими вспышками; все остальное время телом владели чувства – хищные, безрассудные, обостренные. «Я ничего не понимаю в любви», – думала она в те редкие моменты, когда могла о чем-то думать. Забывшись до рассвета, не видела снов.