Первенцы

Погода портится. Он, промокший до нитки, все равно сохраняет свой бодрый настрой: что в этом мире может его огорчить? Он молод, силен, говорят еще, будто недурен собой – и не так давно заслужил настоящее почетное прозвище. «Господин Марко, – обращается к нему теперь солдатня, – Крушитель Черепов». Из тех, кто приехал в Хаггеду с ним, остались уже немногие, но каждый из них умудряется задираться за десятерых. Все они здесь, рядом, злые и продрогшие, но гордые и нацеленные на победу. «Не берите в голову, господин, – выражает свою поддержку Ристек, его преданный оруженосец. – Этот сыч каждый раз обсирается, увидев боевую колесницу».

Марко и не думает больше о недавней ссоре со стариком – он уже высказал брату владыки все, что хотел. Теперь нужно выполнить, наконец, приказ, который ему отдали, чтобы убрать с глаз долой на время, и вернуться туда, где Марко самое место – на передовую, в грязь, пот и кровь. Война – его ремесло; он знает ее законы, чувствует в собственных легких ее тяжелое, смрадное дыхание. Она отвратительна и понятна, как подгнивающая в сырости книга, в которой записаны имена павших – многие из них он вписал туда сам одним только ударом своей булавы. «Ведь должна быть где-то такая книга?» – спросил его Ристек после битвы на Сонном поле, окинув взглядом десятки и сотни остывших тел, которые вчера еще двигались, дышали и говорили. Этого Марко не знал, но вполне представлял себе, каким увесистым мог быть подобный том.

С того дня прошел уже целый месяц, на войне – почти что целая жизнь. За это время тут похолодало, небо налилось желчью, а дикари неожиданно осмелели. В последней стычке многие берстонцы получили ранения, и теперь Марко должен найти неподалеку место, где можно встать лагерем и разместить их в тепле. Он справился с этим быстро: будь у командующего столь же хорошее чутье, не пришлось бы доказывать, что придуманный Марко способ борьбы с колесницами стоит проверки. «Я в достаточной мере восхищен вашей личной отвагой, – снисходительным тоном сообщил ему господин Шилга, – но вы не полководец». Марко ловит пальцами зудящую под ухом гнусь и делает своим людям знак подойти ближе.

Перед ними поляна на берегу неглубокой реки, неплотно усеянная разной высоты пеньками; можно подумать, здесь когда-то паслась гигантская лошадь, как траву подщипавшая все деревья. Посреди поляны – будто бы заброшенный длинный дом. Марко думает: «Слишком благостно», – и подбирается к нему осторожно, с щитом у сердца, ожидая атаки в любой момент. На земле, где каждая собака может оказаться твоим врагом, быстро привыкаешь не выпускать оружие из рук. И настает миг, когда приходится его обнажить.

Дом все так же пуст, окна его заколочены изнутри, но Марко сжимает в ладони рукоять булавы, завидев на той стороне поляны группу неизвестных. Они, кажется, расслаблены, даже смеются, однако вооружены и чересчур хорошо одеты. Разговаривая, не присвистывают на каждом слове, значит, по крайней мере, не хаггедцы. Их шестеро против шестерых. Марко устраивают эти шансы.

Его люди выходят из укрытия, чужаки застывают на месте. Один из них, высокий, с бритыми висками и косой на затылке, всматривается во встречных с той же целью, что и Марко – выявить лидера. «Я так понимаю, вы из армии господина Шилги», – говорит этот человек голосом, который подошел бы скорее поэту, чем воину. Марко на это не ведется, и незнакомец делает рискованный ход: «Меня зовут Бруно. Мы идем из Гроцки, чтобы к вам присоединиться».

Они сходятся у порога длинного дома, представляются и приветствуют друг друга по-союзнически, но металлическая тяжесть недоверия висит у каждого над головой. «Гроцка – это где виноград хороший?» – чешет шею бывший запойный пьяница Ристек, не бравший в рот ни капли спиртного со дня своего первого боя. «Лучшее вино делают в Сааргете, – улыбается Бруно, – но Гроцка отличилась талантливым художником». Марко прокашливается – проклятая сырость – и вдруг вскидывает сжатый кулак: «Всем молчать». Скрип, похожий на чьи-то шаги, повторяется со стороны дома: что же, он, получается, не пустой. Они оставляют двоих на страже; Бруно зачем-то вызывается пойти первым, но Марко молча снимает засов, и они переступают порог одновременно.

Дождевая вода льется с них тонкими ручьями, и изрытый кротовыми норами земляной пол жалобно всхлипывает под ногами. Если здесь не положены доски, что тогда могло так скрипеть? Вокруг жутко темно, и единственное пятно света – зазор в высокой соломенной крыше – показывает лишь сломанный, замшелый пиршественный стол. Внутри дом кажется много больше, чем выглядит снаружи. Может быть, из-за темноты? Глаза постепенно к ней привыкают, начинают замечать юркие перебежки обосновавшихся здесь грызунов. Ристек говорит: «Я займусь огнем». Бруно выходит на свет, и бледный луч играет на серебристой бусине в его волосах. «Что за глупость?» – успевает задаться вопросом Марко, прежде чем кто-то несмело кладет ладонь ему на плечо и шепчет: «Не шевелитесь».