Первенцы

Итка, в самом деле измотанная последними событиями, смутилась.

– Нет, я просто провела в седле всю ночь. Мне бы надо напоить свою лошадь.

– Я все сделаю, – заверил он. – Отдохни. Еще успеем обсудить планы на будущее.

– А где я могу?.. – растерянно огляделась она.

– Скамья была подлиннее, пока мне не понадобилась хорошая доска, – словно извиняясь, объяснил Марко. – Можешь ящик поставить в ноги, думаю, этого должно хватить.

Едва она преклонила голову, весь сон куда-то испарился: опять бросало в жар, хотя без кафтана становилось зябко, никак не найти было удобную позу. Марко отсутствовал довольно долго и вернулся, когда она собиралась уже пойти за ним. Он сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене, отвернулся от света и устало прикрыл глаза.

– Ты всегда спишь сидя? – из любопытства поинтересовалась Итка.

– Привычка, – подтвердил он. – Часто приходилось спать в седле. Ветта тоже этому удивлялась, – по его голосу казалось, что он улыбнулся. – Она была добрая женщина и очень любила своего непутевого брата. А я – своего.

Итка подтянула ноги к животу: мысли о матери, о тех особенных чувствах, которых она никогда не знала, всегда вызывали в ней далекую, как эхо, грусть. Свида тоже так о ней отзывался: «Добрая женщина». Была ли она счастлива со своим мужем, была ли хоть ненадолго в него влюблена? «Буду ли я счастлива? – сомневалась Итка. – Может быть, я уже влюблена?» Она сунула руку под щеку, почувствовав прохладный укус золотой серьги. Материнский совет ей очень бы пригодился. Марко подобрал под себя полы старого плаща. Итка шмыгнула носом, поднялась и взяла в руки волчью шкуру.

– Я тоже умею спать в седле, – сказала она, постелив себе рядом с ним. Марко ничего не ответил или, может быть, не успел подобрать слова: положив голову ему на плечо, Итка провалилась в сон.

Ей привиделось, что пробивающиеся сквозь бойницы лучи закатного солнца расцветили скромную хижину алым и золотым. Птицы пели свои прощальные песни, улетая зимовать на юг, к светлым берегам Бездонного моря. Ей хотелось вдохнуть таинственный морской запах, обратиться рыбой и найти-таки глубокое дно. «Разве море может пахнуть гарью?» – подкралась откуда-то зыбкая неуверенность, и в тот же миг Итка открыла глаза.

Запах гари ей не приснился. «Нет, пожалуйста, – умоляла она кого-то безликого, – только не снова». Пожар потух уже давным-давно, она много раз ездила на пепелище, курганы поросли травой.

– Вставай, – велел ей кто-то смутно знакомый, – пора уходить.

Только теперь рассеялась перед глазами туманная пелена: Итка осознала, что находится не в Ольхе. Она вдохнула и зашлась ужасным надрывным кашлем. Скрипнула дверная петля, открылась огромная пасть в полу. Марко взял ее под руки и спустил в погреб, с тревогой оглянулся на бойницы. Света в них больше не было. «Сколько я спала?» – пыталась сообразить Итка, но страх не дал ей закончить мысль. Она увидела, очень явственно, во всех чертах, лицо в обрамлении седых волос и с замиранием сердца поняла, что изо всех сил старается его запомнить. Марко склонился к ней, заговорил отрывисто и четко:

– Здесь за мешками дверь, дерни на себя и беги по тоннелю. Упрешься в тупик, справа нащупай лестницу. Твоя лошадь у выхода. Скачи на запад до реки, потом против течения, за полдня выберешься к большому тракту. Никого не бойся, дочка. И прощай.

Дверь погреба захлопнулась, в замке повернулся ключ. Дым и слезы туго сдавили Итке горло.

И она побежала.

Глава 18. Семерка жезлов

В оговоренное время Фирюль не явился.

Она не знала, что думать. Их беседу в саду мог кто-то подслушать? Или, быть может, служанки все-таки видели поцелуй? Да и сам Фирюль не вызывал ни капли доверия – что это за человек, который открыто рассказывает о колдовстве? Темными вечерами батрацкие дети слушали пробирающие до мурашек истории о кровавых ужасах, насланных колдунами на честной народ. «А кто не станет слушаться, того во сне укусит плохой комар!» – грозила мельничиха, когда сельская ребятня собиралась под ее окнами. «Плохой» значило «колдовской», и наоборот – это было так же ясно, как солнце, приходящее по утрам с востока.

И на следующее утро солнце, не изменяя своим привычкам, постучалось в окно ее комнаты, пощекотало нос неожиданно теплыми для этого времени года лучами. Служанки помогли ей умыться, причесали, нарядили в синее платье. Раз Отто приехал с охоты, ей теперь положено было выглядеть нарядно: шею опутала нитка каких-то камней, серьги оттянули мочки.

– Госпожа Нишка возвращается сегодня? – вытерпев эту возню, поинтересовалась она со всей непринужденностью.

– Говорят, задержится, – столь же беспечно ответила служанка. – Зодчие никак не могут научить камни летать по воздуху.

Девушки прыснули со смеху. Лениво скрипнула половица: в комнату еще кто-то вошел. Госпожа поправила массивную серьгу в ухе и вздохнула: «А потом донесут старухе, что я над ней смеялась».

– Я позавтракаю с госпожой, – вдруг услышала она приятный голос Стельги. – А вы идите.