Первенцы

– Хаггедцы говорят маззан идервааса, или «корень высокой сосны». Я зову его бабским талисманом, – сказал он и шумно высморкался. – Вообще-то я думал, он на тебя подействует, но… ладно, видимости будет достаточно. Поболтаем в усадьбе, хорошо?

«Ох и дурно все это пахнет, – покачала головой она, – хотя что мне с того, если ветер дует в сторону старухи?» Фирюль поплотнее прибил землю лопатой. Она спрятала талисман под платье и с готовностью подала ему руку.

Обратный путь они проделали молча и будто бы даже быстрее, чем раньше. Сонная усадьба встретила их настороженной тишиной. Только в ее стенах госпожа в полной мере почувствовала, насколько сильно замерзла. Фирюль провел ее к спальне почти прямым путем, явно торопился. «Неужто околел тоже», – хотелось ей уколоть его за все те насмешки, которые раньше приходилось терпеть. И все-таки она была ему благодарна – в первую очередь за то, что он хотя бы на время избавил ее от ночного гостя. Фирюль толкнул дверь, а потом очень тяжело и протяжно выдохнул. Его пальцы так больно сдавили запястье, что она ойкнула:

– Пусти!

– В самом деле, Фирюль, – с притворным осуждением в голосе произнес Отто, и сердце ее ухнуло в пятки. – Может, расскажешь, куда ты водил на ночь глядя мою жену?

Глава 19. Пятерка мечей

– Я запомню имя твое, Горун из Жильмы, сын… чтоб я помнил, какого-то мельника и, полагаю, его жены. Да коснусь я последним земли кургана твоего…

Берстонские похороны – дело ответственное и сложное. Гашек присутствовал при многих обрядах, но весь порядок, от начала и до конца, воспроизвести, наверное, не смог бы. С ним всегда был кто-нибудь, кто брал на себя эту задачу – обычно, конечно, Свида. Накрапывал, усиливаясь, склизкий дождь: хорошо, что курган над телом уже насыпали. На порывистом ветру волосы неудобно лезли в глаза, и Гашек подумал: «Нужно бы их остричь». Бруно, обросший уже на два пальца, поднял над могилой бурдюк с водой.

А не родись на свет Войцех Ольшанский, все могло быть совсем иначе.

О том, что скоро погода взбесится, они уже догадывались, оставляя на подступах к лесному убежищу коней и мулов. «Не лезь на рожон, – говорили Гашеку, – мы достанем его сами». У него чесались ожоги на руках и постоянно хотелось пить – может быть, оттого, что он снова видел, как занимается пламенем деревянный дом. «Ее там нет, – мысленно твердил он, – она теперь может о себе позаботиться». На живом полотне из огня и дыма чернела фигура человека: он держал в руках булаву и овальный щит.

Марко Ройда встретил их без страха. Он надел какую-то старую, плохо подогнанную броню, не нашел даже шлема. По пути они обошли несколько ловушек, и непохоже было, что он приготовил для них еще. Он шел на смерть и точно знал об этом, но Гашек не испытывал к нему сочувствия, только горькую, колючую злобу: не стоил этот человек их с Иткой разлада.

– И снова здравствуй, – выкрикнул Бруно, доставая из ножен меч, – могучий Крушитель Черепов.

Он ничего не ответил. Саттар, с секирой наперевес и бешеным от ненависти взглядом, напоминал голодного шатуна; вместе с главарем они обходили Марко с двух сторон, сжимали смертельные тиски. Куница следил за ними на расстоянии, держа наготове свои топоры – ему хаггедец тоже намекал, что после ранения в этот бой лучше не ввязываться. Танаис, вооруженная только луком, выпустившим подожженные стрелы, будто вовсе не намерена была участвовать: она, мягко улыбаясь, наблюдала со стороны, как мать за играющими детьми.

– Быстрее расскажешь, куда дел Корень – быстрее сдохнешь, – предпринял бесплодную попытку Саттар. Плохие у них на руках были карты. Ройда тоже это понимал.

– Я наговорился на всю жизнь вперед, – ответил он, сморщив рассеченный шрамом лоб, как будто у него закололо в ребрах. Куница то ли кашлянул, то ли усмехнулся. Из глубины леса что-то залаяло. Пожав плечами, словно бы говоря: «Как знаешь», главарь первым пошел в атаку. За ним, выругавшись, последовал и Саттар.

Хлесткий лай, надвигаясь рывками, как волны, обращался в тягучий вой. Хаггедец был медленнее Марко, а Бруно при всем своем опыте явно проигрывал ему в мастерстве, но силы оказались равны – в достаточной степени, чтобы сделать этот бой мучительно долгим. Ветер потянул на них полотно дымовой завесы. Живыми стрелами разорвала его стая диких собак.