Первенцы

На мгновение наступило замешательство – никто не мог подобрать слов. Наконец управляющий схватил ртом воздух и гневно выкрикнул:

– Госпожа!

– Иди распорядись, чтобы сейчас же послали за мастером Матеем, и пусть гонец возьмет мою белую лошадь, – приказала ему Нишка. Была недолгая тишина и звук удаляющихся шагов, коротких, мелких, суетливых. – Больше вы его не увидите. Довольны?

– Почти, – вскинула голову она. – Еще я сама хочу выбирать, от кого мне рожать детей. А то Лукия Корсах узнает о том, что вы сделали.

Нишка не ответила сразу, не ответила спустя мгновение, продолжала молчать, и юная госпожа потянулась к завязкам у шеи.

Когда она влезает в перепалку и спрашивает, зачем, все-таки, нужен им этот талисман, Отто, кажется, скрипит зубами от гнева: «Ты спятил?! – едва не срывается он на крик. – Чтоб вас… Никто не должен его увидеть, особенно моя мать. Даже я представить не могу, как она себя поведет». «Это моя лучшая карта!» – возражает Фирюль. «Не нужны тебе никакие карты, потому что эта партия не состоится. Забудьте, иначе сделаете только хуже. И уберите это, – говорит Отто, имея в виду деревяшку, – пока я… не приму решение».

Но они ничего не забыли, только слегка изменили план – после разговора Фирюль в самом деле передумал насчет талисмана. За пару дней до приезда старухи он снова нашел ее в саду: «Когда я приду за тобой, спрячешь под платьем. Прибережем его на крайний случай».

Нишка молчала, и юная госпожа посчитала, что время крайних мер уже пришло. Где-то позади нее снова раздался шум: это человек бежал, несся опрометью. Сорванец гавкнул, ударил ее по ногам хвостом и так дернул ошейник, что она едва не упала носом в пол – пришлось схватить его двумя руками, чтобы удержать на месте. Шаги затихли, но теперь она слышала сбивчивое свистящее дыхание. Человек собрался с духом и, запинаясь, заговорил:

– Г-господин Отто, – растерянно начал он, и она узнала хрипловатый голос псаря, – т-там у ворот какая-то оборванка. Утверждает, что она в-ваша жена.

Зрящий пес истошно залаял и резко сорвался с поводка.

Глава 22. Шестерка пентаклей

Черный кафтан исчез и больше не появлялся. Может быть, его кто-нибудь сжег. Может, отдали хозяйке постоялого двора или спрятали куда-то в дорожные сумки. Гашек рад был этому и не рад. Первое время он постоянно что-то жевал или пил: сладость, горечь, соль и кислота, любой вкус, любой запах, только было бы, чем прижать язык, с которого так и рвалось ее имя.

Хоть никто эту тему и не затрагивал, за тот обморок Гашеку было неловко. Открыв глаза, он увидел красивое лицо Танаис – ее темные глаза, тонкие росчерки шрамов – и не сразу вспомнил, отчего ему поплохело. «Не торопись», – сказала она, когда Гашек попытался встать. Потом ему принесли какое-то пойло. Уезжая, он взял его с собой прозапас.

Когда они двинулись в путь, он проводил время за созерцанием видов или разговорами с господином Перго: его часто кидало из одного в другое. Батенса хватало на всех – если замолкал Гашек, сборщик налогов всегда находил что обсудить с главарем. Они, хитрецы, стоили друг друга, но Перго в силу, может быть, почтенного возраста держался увереннее собеседника. «Готов поспорить, новый владыка будет доволен вашей службой», – почти совсем непринужденно отмечал Бруно с какой-то загадочной целью, щелкая ногтем по серебристой бусине в бороде. Господин Батенс переглядывался с одним из своих телохранителей и отвечал: «Делаю все возможное». С Гашеком же он общался по-простому – спросил, например, открыто:

– Что стало с твоими руками?

Шрамы опять зачесались. Гашек сделал глоток из бурдюка и коротко сказал:

– Пожар.

– Я догадался, что не наводнение. Стмелик, твой дом ведь тоже однажды сгорел? – Один из друзей господина Перго, которых Гашек путал между собой, утвердительно кивнул. – Видишь, а у него на коже не осталось ничего, как говорится, на память. Как же это тебя угораздило?

Отвечать не хотелось и не пришлось: главарь отвлек Батенса каким-то замечанием касаемо налоговой политики. Гашек не вслушивался в их беседу, сосредоточенно выковыривая грязь из гривы своей кобылы, пока Бруно не произнес:

– …это, кажется, общая черта обеих бронтских академий. Верно говорю, Куница?

Гашек уцепился за знакомую тему и обратился к господину Перго:

– И вы тоже учились в Бронте?

– Начинал, потом перебрался в Столицу. Как говорится, путь на вершину открывается у подножия. Хотя есть и те, кто, как ваш юнец, выбирает скользкую дорожку.

– Чего? – не понял Гашек.