Первое дело Еремея

Еремей вышел в крохотный коридорчик, прошёл в горницу и сам пригласил позднего посетителя присесть. Не хотелось беспокоить Хармсдоннеров, хотя стражник, верно, их и разбудил своим зовом. Ничего, в тревожное время голос охраны снимает тревогу, спите, жители Но-Ома, в Но-Оме всё спокойно.

Не всё, иначе почтенный Рэндольф тоже бы спал.

— Отец Еремей, Ларс Стаханов умирает. Хочет вас видеть, — церковный староста, видно, не ложился, под глазами наметились мешочки, да и сами глаза красные, почти как у рэт-лемута.

— Конечно, — Еремей помнил старого больного рудокопа. Зря не позовёт. Если чувствует, что смерть близко, значит, она и в самом деле близко.

Он вернулся в спаленку, взял необходимые для соборования принадлежности, поколебался мгновение и прихватил подарок Шугадан-Оглы. Правда, отпускать грехи с оружием в руках не след, но оно не в руках, а в ножнах за спиною. Да и в сторонку положить недолго — там. Колебался он не из-за кривого меча — подумал о стражниках. Если они пойдут с ним (а они пойдут с ним) — кто будет охранять спящих под его кровом домочадцев Хармсдоннера?

Еремей вышел на крыльцо. Один из стражей стоял рядом, второй — в четырех шагах дальше. Остальные в засаде?

— Сколько вас? — спросил Еремей.

— Четверо, отец Еремей, — ответил стражник.

И в самом деле, из тени вышли остальные.

— Двое пойдут со мной, а двое останутся здесь.

— Никак нельзя. У нас строгий приказ капитана.

— Я отменяю этот приказ.

— Что? Не слышу!

— Я отменяю этот приказ, — повторил Еремей громче.

— Ничего не слышу, отец Еремей, простите. Простыл давеча, и уши заложило, — стражник смотрел на Еремея без улыбки, твёрдо, но ясно было — притворяется. По уставу пограничной службы он не может не выполнить приказ священника поселения, вот и временно оглох. Бунт без бунта.

Что делать? Оставить без помощи умирающего он не может. Но оставить женщин Хармсдоннера тоже нехорошо.

— Вы идите, отец Еремей — на пороге показалась Абигайль. — Ничего с нами не случится.

— Но… — он колебался. Конечно, дом крепкий, запросто не разобьёшь, а женщины поселения немногим уступали мужчинам, если вообще в чем-то уступали.

— Я могу остаться здесь, пока вы не вернетесь — нашёл выход их положения почтенный Рэндольф.

— Да? — Еремей посмотрел на церковного старосту. Меч у него хороший. Боевой меч. Да и сам почтенный Рэндольф производил впечатление человека осторожного, но не трусливого. Зазря на рожон не полезет, но биться будет насмерть.

— К тому же у меня есть зовутка, — добавил почтенный Рэндольф, — и при первых признаках опасности я разбужу её.

Зовутка решила дело. Была зовутка грибом-паразитом, но грибом особым. Сама маленькая, с детский кулачок, но если её разбить, дикий пронзительный вой поднимет мёртвого на версту окрест. Привозили её с юга, где она росла на деревьях у границы Голубой Пустыни. Стоила недёшево, но того стоила.

— Заприте дверь на засов и ждите нашего возвращения.

Еремей пошёл, стражники держались рядом, все четверо. Двое слева, двое справа. Устерегут, никаких сомнений.

Ночь тихая, покойная. Именно в такие ночи чаще всего и уходят измученные недугом люди. Есть ночи, когда вдруг двое, трое, а то и пятеро вместе страдают от почечной колики. Есть ночи, когда астма начинает душить поддавшихся ей людей. Есть ночи щемящего сердца, и есть ночи горлового кашля. В семинарии учили целительству, но старому Ларсу Стаханову нужен не целитель — священник. Он уже пересёк черту жизни — этой жизни, и только привычка удерживала душу в теле. Но всему приходит конец.

Еремей нарочно настраивал себя на отвлечённый лад — чтобы не досадовать на стражей границы и их начальника, капитана Брасье. Ему человека готовить к встрече с Создателем, а он о земном печётся. О пустяках. Ну, притворяются стражники глухими, так им на то команда дана капитаном. А капитан, понятно, беспокоится и о ските, и о поселенцах. И о священнике, отце Еремее. Назойливо беспокоится, не без того, но от рвения, от чистого сердца.

Чем хорошо скит — всё рядом. Дюжина дюжин шагов, ещё дюжина дюжин — и пришли.

У входа в барак попался капитан.

— Отец Еремей? Скорее, Ларс Стаханов умирает.

Еремей поспешил к страждущему. Стражники отстали, Брасье о чём-то стал говорить со старшим, говорить тихо — чтобы не будить спящих, да и чтобы Еремей не слышал. Видно, глухота у стражника прошла, служебный долг — отменный целитель.

Клетушку, в которой лежал Ларс Стаханов, освещала лучина, освещала скудно, но Еремей после темноты и лучине был рад. Не успел настроиться на ночной лад, больно коротка дорога.

Ларс Стаханов потянулся к священнику.

— Лежите, лежите, добрый Ларс Стаханов, — предупредил усилия рудокопа Еремей, но тот не слышал его слов.

— Оборотень, — прохрипел Ларс Стаханов, — проклятый обо… — усилие оказалось для него непомерным, он откинулся на спину и замолк.

Мало времени, очень мало времени. Еремей едва успел отпустить грехи и прочитать полагающиеся молитвы, как рудокоп скончался. Ушёл.

Бедный Ларс Стаханов. Видно, бредил перед смертью, раз принял Еремея за оборотня. Или хотел что-то рассказать? Теперь он расскажет об этом слушателям иным.