Первое дело Еремея

Еремей вздохнул и помолился за упокой души раба божьего Ларса Стаханова. Потом начал читать Книгу Тита Иова, что ещё он мог сделать для бедняги?

Читал долго, верные две склянки.

Затем собрался в обратный путь. Но прежде нужно высказать Брасье протест по поводу столь бесцеремонного обращения. Придётся. Не должен Еремей позволять такого с собой обращения. Не себя высоко ставит — сан. Теперь-то можно не сдерживаться, а высказать капитану прямо и без обиняков. Что он о себе возомнил, капитан Брасье, если позволяет приставлять к священнику стражей?

Но Брасье у входа в барак не было, не было и стражей. Решили, что он будет у Ларса Стаханова долго, до самого рассвета? Или просто избегали ненужных ссор.

Еремей огляделся. Только что негодовал на приставленную стражу, а без неё идти не хотелось. Одиноко, беззащитно, голо. А он-то серчал на капитана. Не судите опрометчиво, учит величайший Лек-Сий.

Быть может, и в самом деле остаться? Лишних молитв не бывает, помолится за упокой раба божьего, почитает Книгу, просто посидит у ложа усопшего.

Нет, нехорошо выйдет. У него в доме люди, негоже бросать живых ради мёртвых.

Да и идти-то ничего. Два раза по дюжине дюжин шагов. Неужто не осилит?

Еремей знал, что пойдёт один, но знал, что ему этого очень не хочется.

Тем человек и отличается от зверя, что делает не то, что хочется. Человек знает слово «надо».

И он пошёл. Правда, шаги теперь он делал коротенькие, осторожные, и вышло три раза по дюжине дюжин, да к чему считаться?

Миновал церковь, вышел к садику, что перед домом.

Всё спокойно в столь поздний час. Затянутое тучами небо. Дремотный воздух. Кажется, ветер тоже спит.

Он пошёл по садику — больше наугад, потому что — темно. Факелы хладного огня нужно завести. Не забыть сказать на совете. В заброшенном руднике устроить грибницу, через год, глядишь, и созреют факелы, срезай, да устраивай освещение. Плохонькое, а всё же приятно.

Нужная будка, как и положено, стояла в уголке самом укромном. Чего кричать-то о себе, и так всяк сыщет. Даже в темноте — у будки обыкновенно сажали звень-траву, и сама полезная для чистоты, и запах от неё здоровый. Не заплутаешь.

Он вышел из нужной будки. Теперь до утра поспит вволю, в тепле и сладости.

Еремей пошёл к дому, последние две дюжины шажков.

И едва не споткнулся — на траве лежал меч.

Мечами не разбрасываются, тем более в садах священников. Воин, пока жив, с мечом не расстается. Значит…

Еремей поднял его. Говорят, во всем мире нет двух одинаковых мечей. Хоть какой-нибудь чёрточкой, да разнятся. Насчёт всего мира — здесь он не знаток. Но этот меч он, похоже, видел у почтенного Рэндольфа. Рукоять из рога клося. Они, клоси, их сами бросают, старые рога. Не пропадать же добру.

Еремей лёг на землю, прислушался. Лежа слышно то, чего не слышно стоя. Земной звук. Он из земли прямо в ухо идёт, без воздуха.

То, что он услышал, ему очень не понравилось. Где-то вдалеке, на границе восприятия кто-то шёл.

И этот кто-то был не человек.

19

Человек — существо прежде всего вертикальное, отсюда и особенности шага. Если изобразить звук волною, то получатся волны высокие, но острые, крутые. Зверь же шагает на четырёх лапах, центр тяжести у зверя ниже, потому волны низкие и пологие.

Зверь зверю, конечно, рознь. Высокие и травоядные цокают погромче человека, ежели вместо пальцев копыта. Но зверь хищный…

Сейчас он слышал именно шаги хищника. И в то же время… Зверь двигается инстинктивно, и потому шаги звучат гладко, непрерывным потоком. Человек же — думает, и оттого возникают паузы, коротенькие, но при навыке их можно распознать.

И он слышал эти паузы. Получалось, что где-то в шагах сорока-пятидесяти от него двигался разумный зверь!

Лемут? Кто именно? Шаги тяжелые. Волосатый ревун? Они, ревуны, часто опирались на передние лапы, хоть с виду и двуногие. Но ритм не совсем тот. В семинарии им показывали звуковые портреты лемутов — и рэт-лемутов, и ревунов, и глитов. Одно дело — изучать портрет в классной комнате Семинарии, и совсем другое — слышать шаги, припав ухом к земле в садике при доме священника поселения Но-Ом.

Наконец, шаги заглохли — или, вернее, их заглушил звук собственной крови и сердца, что гнало кровь по сосудам.

Еремей приподнялся на одно колено. Вскочишь сразу — вот он, я, хватай, кто хочет. Осторожно нужно. Вдруг и сам врага врасплох застанешь

Не застал. Не было врага. Либо хорошо затаился, либо ушёл далеко, что не только не слышно, но и не видно. Ночью ухо острее, чем глаз, да ещё и деревья, кусты.

Он встал во весь рост. В одной руке свой меч, в другой — оружие почтенного Рэндольфа. В два-то меча биться несподручно. Есть мастера двурукого боя, но он не из таких. Но бросить меч почтенного Рэндольфа он не мог. А в ножны, что за спиною, не вложишь — меч для них слишком широк.

До домика он добрался без помех, да и откуда, пуст садик.

Дверь полуоткрыта. Нехорошо. Сначала меч, теперь дверь. Совсем нехорошо.

Он прошёл коридорчиком, уже выученным до каждого уголка. Здесь он хозяин, здесь его запросто не возьмёшь.