Первый день весны

Молли знала только побережье. Она была слишком маленькой, чтобы помнить первую новую жизнь, в которой были Люси, Натан и хозяйственный магазин. В той жизни я обитала в квартирке на первом этаже, состоящей из трех квадратных помещений, и питалась консервами с металлическим привкусом. Когда обнаружила, что беременна, перестала ходить на работу. Я не принимала это решение; как и сейчас, в случае со встречей, оно само пришло ко мне. Натан не должен был узнать о беременности. Если б я пришла на работу, он узнал бы, что я беременна. Значит, туда нельзя. Джен зарегистрировала меня на получение пособия, и следующие восемь месяцев я занималась тем, что спала весь день и блевала всю ночь.

Нас выследили, когда Молли была еще крошечным мягким кулечком, завернутым в одеяло и висящим у меня на плече. Собрались снаружи с фотоаппаратами, которые стрекотали, словно армия сверчков. Нам пришлось сбежать через сад, закутавшись в простыни, и голова Молли ударялась о мой подбородок с такой силой, что я постоянно прикусывала язык; к тому времени, как мы сели в полицейскую машину, мой рот был полон крови. У нее был вкус соли и жира. Я выплюнула ее в ладонь. Молли смотрела на меня, и я радовалась тому, что она не запомнит это, не запомнит, как я бежала к машине в наряде привидения и как сплевывала кровь в ладонь.

Из Люси я стала Джулией, и мне обещали: никто никогда не узнает, что Джулия когда-то была Крисси. Но до этого мне обещали, что никто никогда не узнает, что Люси когда-то была Крисси. Обещание — это просто слово, а имя — просто имя, и я больше не была Крисси, не была ею изнутри; но стервятникам плевать. Джен нашла мне квартиру над кафе Аруна, который дал мне работу — жарить рыбу и мыть полы.

— Можно начать не сейчас, — сказала Джен. — Когда будешь готова. Может быть, когда она пойдет в школу. Твое пособие покроет аренду квартиры до того момента, а когда начнешь работать, тебе просто снизят ставку. Они добрые.

Никто не спросил меня, хочу ли я жарить рыбу и мыть полы. Если ты когда-то была Крисси, тебе не приходится выбирать. Джен считала, что это идеальный вариант, потому что Арун и миссис Г. были из тех людей, которые предпочитают не видеть чего-то, если думают, что ты не хочешь, чтобы они это видели. Такие люди искажают факты в той степени, которая необходима, чтобы они продолжали верить в то же, что и всегда: что все люди, по сути своей, хорошие.

Джен отвезла нас в этот новый городок и помогла отнести коробки с нашими вещами наверх, в квартиру. Это не заняло много времени; вещей у нас было мало. Миссис Г. оставила на кухонном столе кекс, завернутый в полиэтилен. Он был щедро осыпан кунжутом, а рядом с ним лежала записка: «Добро пожаловать, Джулия». Когда машина опустела, мы остановились на тротуаре перед кафе. Молли заплакала, и я подвесила ее к себе на грудь в слинге. Мне нравилось носить ее так, словно собрав воедино все части себя.

— Ну, мне пора, — сказала Джен. — Давай прощаться.

Оказалось, что когда стервятники выследили нас, они отняли у меня не только квартиру и имя и те часы ночного сна, которые я только-только начала накапливать. Они отняли и Джен. Теперь за меня отвечала другая офицер по надзору, прикрепленная к отделению полиции этого нового городка. А ведь Джен уже начала мне нравиться.

Джен сделала шаг вперед и приложила ладонь к спине Молли сквозь ткань слинга.

— До свидания, Молли, — сказала она, потом сместила руку на мой локоть и крепко сжала его. — До свидания, Люси.

Я стояла на тротуаре, глядя, как Джен садится в машину. Смотрела, как едет прочь по главной улице и скрывается за углом.

— Прощай, Люси, — произнесла я.

* * *

— А мы надолго уедем? — спросила Молли.

— Не знаю точно. На некоторое время.

— Вернемся к пятнице? У нас будет игра в «покажи-и-расскажи», я должна успеть.

— Угу.

Я позволила своим глазам закрыться. Собственный мозг казался мне полужидким, словно раздавленный персик, сок сочился сквозь трещины в оболочке. Молли вслед за мной прошла в свою комнату и забралась в постель, когда я откинула одеяло.

— Можно я возьму что-нибудь для «покажи-и-расскажи» в том месте, куда мы поедем? — спросила она.

— Доброй ночи, — сказала я и села на матрас рядом с ее кроватью.

Когда Молли была маленькой, я каждую ночь сидела рядом с ее кроваткой, пока она засыпала. Иногда она смотрела на меня сквозь прутья кроватки и кричала во все горло, и я напрягалась от голой ярости, звучавшей в этом крике, однако в книге, которую я украла в библиотеке, говорилось, что я не должна брать ребенка на руки всякий раз, когда он закричит. Я зажмуривалась, чтобы не видеть ее искаженного, розового лица, и шептала: «Пожалуйста, не злись, пожалуйста, не злись, пожалуйста, не злись».

К тому времени как ей исполнилось три месяца, Молли совсем перестала плакать по ночам, и это молчание пугало меня больше, чем крик.