Первый день весны

Мама вышла из комнаты в коридор, наступив на мою бумажную гирлянду и расплющив ее. Было такое чувство, как будто она наступила мне на голову — поставила ногу мне на щеку и давила до тех пор, пока не почувствовала, как раскалывается кость. Я обеими руками потянула хлопушку за концы. Правая рука выиграла: синяя бумажная шляпа и детская колода карт. Сюрприз улетел под стол. Когда дверь маминой комнаты закрылась, я вынесла миску из кухни, открыла входную дверь, прошла по садовой дорожке и поставила миску за воротами. Надеялась, что какая-нибудь собака придет и съест этот ужасный серый суп. Долго стояла на дорожке, прислонившись к воротам. Видела разноцветные огоньки на рождественской елке в доме Бетти — они подмигивали сквозь тюлевую занавеску в окне гостиной. Потом вернулась в дом и смотрела телик, пока лектричество не отключилось.

Та еда, которую мама покупала, обычно была намного лучше, чем подгнившая индейка, потому что обычно мама не готовила эти продукты, просто покупала, так что обычно было совсем нетрудно съесть их все. Когда я съела все шоколадки, оставила пустую банку на кухонном столе и вернулась в гостиную, чтобы поваляться на диване. После этого в доме целую неделю не было никакой еды. Я старалась задерживаться в гостях у других людей достаточно долго, чтобы меня накормили ужином или чтобы я могла пошарить в шкафах на их кухнях и что-нибудь отыскать. Ела консервированные сардины, которые царапали горло жесткими плавниками, таскала ложками сухое молоко из большой красной жестяной банки. Как-то раз меня отправили к мистеру Майклсу за то, что я в обед стащила у Донны печенье, но мне было все равно, потому что я уже съела это печенье и он никак не мог заставить меня отдать его обратно.

Я начала думать, что мама, должно быть, куда-то уехала, потому что я не видела ее вот уже много дней, даже в воскресенье, когда нужно было идти в церковь. Я бродила по дому, водя пальцами по стене и гадая, не стала ли сиротой. О сиротах я только читала в книгах и не знала, есть ли они на самом деле, как Бог, или придуманные, как ведьмы.

Я только стала привыкать к мысли о том, что сирота, настоящая живая сирота, когда в субботу, спустившись вниз, обнаружила маму, сидящую у кухонного стола.

— Понравились шоколадки? — спросила она.

— Да, — ответила я.

— Все съела?

— Да.

— Хорошо. Я купила их специально для тебя.

— Спасибо.

Я не знала, что мне делать теперь. Сунула ноги в туфли и затянула шнурки тугими узлами — такими тугими, что, наверное, выдавила всю кровь из своих ступней.

— Пойду, — сказала я.

— Правильно. Уходи и оставь меня. Уходи и брось меня сразу после того, как я купила тебе эти шоколадки, сразу после того, как я потратила свои деньги, чтобы купить тебе их. Уходи, брось меня в одиночестве!

— Ты хочешь, чтобы я осталась?

— Сгинь, Крисси. Я хочу, чтобы ты сгинула и никогда не вернулась. Вот чего я хочу!

— Хорошо, — сказала я, потом вышла и оставила дверь открытой. Предпочла бы быть сиротой.

Зашла за Линдой, и мы поднялись на холм, идя только по оградам садов перед домами. Я отлично ходила по гребням оград. Один раз Уильям замерял время — до того, как у него украли наручные часы: путь от дома мистера Дженкса до дома с привидениями я проделала за четыре минуты и тридцать три секунды. Я хотела, чтобы Уильям снова замерил время, когда я научилась ходить еще быстрее, и он сказал, что сделал бы это, если б я помогла ему узнать, кто украл его часы. К несчастью, их украла я сама, поэтому мне пришлось сказать, что на самом деле я не хочу, чтобы он замерял мое время, но четыре минуты и тридцать три секунды — это все равно было быстрее, чем у любого другого из всех детей, живущих на наших улицах.

Когда мы дошли до дома Стивена, я увидела, что шторы в окнах задернуты. Это был единственный на всей улице дом с задернутыми шторами, и это делало его куда более интересным — а что там, внутри? — чем он мог бы быть с открытыми шторами. В саду перед домом стоял трехколесный велосипед Стивена; желтая краска на сиденье немного облупилась. Я спрыгнула со стены и предложила:

— Давай постучимся?

— Нельзя, — ответила Линда. — Мама говорит, что их нужно оставить в покое.

— Почему?

— Не знаю. Но мама Донны собиралась отнести им цветы и спросила, не хочет ли моя мама пойти тоже, а моя мама сказала «нет». Она считает, что это неправильно — когда столько мам постоянно носят туда всякое-разное.

Линда вытерла царапину на ноге рукавом кофты, прежде чем струйка крови доползла до белого носка.

— Мама говорит, что это жестоко, — продолжила она. — Она сказала: «Это жестоко — то, что выпало этой женщине. Такого и злейшему врагу не пожелаешь». Так она сказала.