— Ты должна сказать им, — заявила она. — Ты должна рассказать им обо всем, что видела. Обо всем особенном, что ты видела в тот день. Ты меня слышишь, Крисси?
— Мне казалось, я не должна в это лезть.
В конце коридора папа Стивена снова показался из кухни, и вместе с ним появился запах, такой сильный, что у меня закружилась голова. Мне представилось, что вся кухня черна от мух и гудит от их жужжания. Я представила, как мухи роятся над цветами, сложенными на столе, вокруг яблок, гниющих в вазе с фруктами, но в основном вьются вокруг судков с варевом и окороков, которые принесли мамочки, и все это протухает под жарким солнцем.
Я побежала назад по дорожке, за ворота, вверх по улице. Линда бежала за мной. Мамочка Стивена выкрикивала наши имена, но мы не останавливались, и когда я оглянулась, то увидела, что она не гонится за нами, просто стоит на тротуаре. Мы не замедляли бег, пока не достигли вершины холма. Линда тяжело дышала, а я вела костяшками пальцев по оградам садов, прижимая так сильно, что из-под кожи выступили капли крови. Затем поднесла кулак ко рту. У крови был вкус железа и пыли.
Добежав до стенки для стоек на руках, мы уселись на землю и прислонились к стене спинами.
— Ты действительно видела мужчину? — спросила Линда, когда отдышалась.
— Может быть, — ответила я.
— Скажешь полиции?
— Может быть, — повторила я, а потом встала на руки, чтобы она перестала задавать вопросы.
Линда тоже встала на руки, потому что всегда и все повторяла за мной. Стоя вверх ногами, я думала о мамочке Стивена, которая сидит вместе с его папой, похожим на покойника, в доме, перед которым стоит желтый трехколесный велосипед. Я думала о том, что, наверное, как-нибудь снова приду и спрошу, можно ли забрать этот велосипед — ведь им он больше не нужен. Стивен был маленьким, но я тоже, и нет никакого смысла в том, что такая нужная вещь ржавеет зря, кто бы там ни умер.
Мы стояли на руках так долго, что наши лица сделались красными, а потом мы стали играть в телевизор. Играть в телевизор с Линдой было не очень интересно. Она все время спрашивала меня, что говорить дальше, а когда говорила, то это было совсем не похоже на настоящий телевизор. Единственной, кто играл в телевизор не хуже меня, была Донна, а это меня бесило, потому что люди, похожие на картошку, никогда не выступают по настоящему телевизору.
— Если б ты могла стать кем-нибудь знаменитым, кем бы стала? — спросила я Линду.
— Наверное, просто тобой.
— Я не знаменитая.
— Но ты лучшая почти во всем.
— Да. Знаю. Когда-нибудь, наверное, стану знаменитой.
Мы не могли решить, кого бы еще позвать играть с нами, поэтому вернулись в дом Линды. Когда ее мамочка закончила ворчать и бурчать из-за того, что я осталась у них на ужин, она дала нам суп и хлеб с маргарином. Я съела суп еще слишком горячим, и он обжег мне рот, так что изнутри тот стал похож на наждак. Я почти ничего не говорила. Перед глазами у меня все еще стояло серое лицо мамочки Стивена и не уходило даже после тряски головой.
Я оставалась у Линды, пока мамочка не увела ее наверх мыться. После этого я задержалась еще на некоторое время, сидя одна в гостиной. Смотрела на фотографии на каминной полке, сделанные во время Рождества, первого Линдиного причастия и других праздников. Слышала, как наверху Линдина мамочка шипит на Линдиного папу. Слышала «все еще здесь», и «выпроводи ее», и «как долго это будет продолжаться», и «ты вылезаешь из своего драгоценного сарая раз в сто лет». Линдин папа спустился вниз, вошел в гостиную и сказал:
— Привет, Крисси. Хочешь, провожу тебя домой?
Я не хотела, чтобы он провожал меня, поэтому сказала, что дойду сама, хотя на самом деле мне очень хотелось остаться здесь.
Я не удивилась тому, что входная дверь нашего дома оказалась заперта. Мама всегда запирала ее, после того как кричала на меня. Пришлось обойти дом и забраться через кухонное окно — оно было сломано и не закрывалось до конца. Протиснуться в него было трудно, и пока я протискивалась, думала, что, наверное, поэтому мама не кормит меня как следует: она знает, что если я растолстею, то не смогу протиснуться в кухонное окно, когда нужно. «На самом деле она просто заботится обо мне так, — думала я, влезая обеими ногами на кухонную раковину. — Это просто значит, что ей не плевать на меня».