Первый день весны

Я потеряла Хэверли в несколько резких рывков. Первый произошел в Рождество, когда мне было восемнадцать. Я лежала в гостиной под елкой, прищурив глаза так, что огоньки на ней слились в радугу. По телевизору шел «Волшебник из страны Оз». Когда он закончился, я села прямо и увидела, что в дверях стоит мистер Хэйуорт. Он жестом подозвал меня к себе. Перед глазами у меня все еще танцевали цветные огни. Он отвел меня в зал собраний, где я села за большой овальный стол и стала слушать, как взрослые объясняют, что со мной будет.

— Мы все уверены, что это правильное решение — выпустить тебя отсюда, я имею в виду, — сказал главный надзиратель. — Мы все совершенно уверены в этом. Но мы не можем гарантировать, что другие отнесутся к этому так же. Некоторые люди считают, что дети, совершившие преступление, должны оставаться в заключении так же долго, как взрослые, и эти люди будут недовольны твоим освобождением. Если не изменить твои данные, многие из этих людей постараются найти, где ты живешь, и…

— Получится, что мы отправили тебя на смерть, милая, — сказала главная надзирательница.

— Значит, я должна притвориться, будто я — не я?

— Это будет твоя новая личность, — сказал главный надзиратель. — Мы дадим тебе все документы, которые нужны, чтобы получить пособие или устроиться на работу. Все документы. Мы поможем тебе найти жилье, познакомим тебя с надзорным офицером, с которой тебе нужно будет регулярно встречаться. А потом — да, в конечном итоге ты будешь жить как совсем другой человек. Начнешь жизнь заново.

— Но когда люди будут называть меня по новому имени, я не буду знать, что они обращаются ко мне. Я не оглянусь. Буду думать, что они имеют в виду кого-то другого.

— Потребуется время, чтобы привыкнуть к этому, — согласился надзиратель, — но мне кажется, ты будешь удивлена тем, как быстро это начнет казаться нормальным.

— Когда я ухожу? — спросила я.

— В среду, — ответил мистер Хэйуорт.

— А если я хочу остаться здесь на Рождество?

— В среду, — повторил он.

— А если я хочу остаться Крисси?

Никто не ответил. Они начали шуршать бумагами и вставать с мест, а я осталась сидеть в своем кресле, горбясь и ощущая себя некоей тайной размером с человека.

Когда родилась Молли, мое тело было с ней: кормило, меняло подгузники, брало на руки и укладывало в кроватку, — но разум блуждал по комнатам Хэверли. Память о Хэверли согревала то место в животе, которое покинула Молли, когда вышла наружу. Я держалась за эту память, как за рычаг аварийного люка, говоря себе, что если все пойдет плохо, по-настоящему плохо, мы сможем подняться на крыльцо и попросить надзирателей впустить нас. «Я могу работать, — воображала я свои реплики. — Я могу делать что угодно. Готовить. Убирать. Молли может учиться здесь в школе, а вы можете присматривать за ней, и мы можем видеться». Я считала, что это было бы самым лучшим для нас обеих: надзиратели хорошенько присматривали бы за ней, а я сидела бы возле ее постели по ночам. «Нам нужна только одна комната, — сказала бы я им. — Мы привыкли жить вместе».

Когда Молли было несколько месяцев, я сидела у Джен в полицейском участке и слушала, как она говорит:

— Исправительный центр закрывается. Тот, в котором ты жила. Хэверли.

Эти слова ударили меня в живот; легкие с хрипом сдулись, а потом снова наполнились воздухом.

— Извини, — сказала Джен. — Хорошее место, верно? Ты чувствовала себя там в безопасности.

— Не такое уж хорошее.

Не теряй контроль над собой, Крисси. Что ты видишь?

Стол. Ковер. Шкафчик. Папку с личным делом.

— Кажется, ты не хотела оттуда уходить, — заметила Джен.

— Это они не хотели, чтобы я уходила, — сказала я. — Сделали торт с розовой глазурью, а на глазури было написано «До свидания, Крисси», и когда я разрезала его, они все запели «Она хорошая такая»[8] и зааплодировали. А когда меня увозили на машине, я слышала, что происходит в Хэверли. Все продолжали кричать «до свидания» и аплодировать, а кое-кто даже плакал.

— Вот это проводы! — сказала она.

— Я не лгу.

— Я и не сказала, что ты лжешь. Похоже, ты хорошо прижилась там… Должно быть, тяжело знать, что Хэверли закрывается.

— Мне действительно все равно. Можно идти? Нужно успеть в магазин.

Когда она отпустила меня, я вкатила коляску с Молли в лифт, провезла через вестибюль и выкатила на тротуар. Молли начала выгибать спину и тереть кулачками лицо. Я пыталась не думать о маленьком Стивене, извивавшемся в коляске на игровой площадке, но дверь, за которой я обычно держала взаперти эти куски памяти, уже отворилась. Стивен, ковыляющий по улице. Бледное лицо Сьюзен в окне ее комнаты. Запах коридоров Хэверли — пластилин, полироль и сырые зимние пальто, — то, как я с радостью вбирала полные легкие этого запаха, когда мы возвращались с прогулки.

В тот день, когда я покинула Хэверли, на обед были сосиски с картошкой, а после повариха внесла швейцарский шоколадный рулет, нарезанный толстыми ломтями. Она поставила его в середине стола и сказала: