Первый день весны

— Так, это рулет для Крисси, так что она первая выбирает себе кусок, понятно?

Все застонали и жадными глазами смотрели на меня, пока я откладывала кусок на свою тарелку. Даже не заметила, что кусок оказался самый большой. И со вкусом грубой кожи.

После обеда я вынесла свой чемодан на подъездную дорожку, и мистер Хэйуорт забросил его в машину, потом положил мне на плечо свою массивную ладонь.

— Счастливо, девочка, — сказал он.

Остальные играли в снежки в саду. Никто не прервался, чтобы попрощаться.

* * *

Воздух у вокзала отличался от воздуха у моря — он был плотнее, грязнее и достаточно сумрачен, чтобы атмосфера казалась замершей за момент до грозового раската. Все было серым. Мы привыкли к серому цвету волн, туч над ними и камней под и перед ними, но наш серый цвет — других оттенков и форм, меняющийся с каждым порывом ветра. Серый цвет за стенами вокзала был цветом мертвых вещей и вещей, даже никогда не бывших живыми.

Был полдень. К этому моменту Саша уже должна была догадаться, что я не просто опаздываю. Она должна была позвонить в кафе и узнать, что меня нет на работе, позвонить в школу и узнать, что Молли не сидит на ковре в классной комнате, слушая, как мисс Кинг называет ее лучшей в классе. Полиция уже ищет нас, скорее всего. В углах челюстей начался зуд, распространился на зубы, десны, губы. Язык внезапно сделался скользким и разбухшим, словно слизняк или кусок сырой рыбы. Я наклонилась, и меня стошнило под платежный автомат. От тошноты на глаза навернулись слезы. Выпрямившись, я увидела точки света, танцующие по кругу, и почувствовала себя легкой и хрупкой, как будто за время поездки в поезде я состарилась, а мои кости стали дырчатыми, точно пчелиные соты. Молли стояла, прислонившись спиной к стене, и смотрела.

— Тебе плохо? — спросила она.

— Нет, — ответила я.

— Тебя укачало в поезде?

— Нет.

— Меня тоже. Я хочу есть.

На главной улице было кафе, заставленное липкими пластиковыми столиками и набитое одинокими стариками. Я провела Молли в зал и заказала полный английский завтрак[9]. Над принесенной тарелкой поднимался пар, вокруг сосисок и поверх полужидких яичных желтков собирался жир. Молли уминала все это с тихой решимостью. Как только она доела, я заплатила парню, стоящему за стойкой, и закутала Молли в пальто. Я знала, что должна извлечь как можно больше из этого времени, когда она довольна и мы вместе, но и хотела, чтобы все поскорее закончилось.

Пока автобус гнал по улицам, названия остановок певучим эхом отзывались у меня в голове. Как-то летом Линда и Донна заучили наизусть весь автобусный маршрут и пели его на мотив песни «Розочки в кружочке»[10]: Морли-парк и Морли-шопс, Конвей-роуд и Гептон-стрит, Кловдейл-вэй, Копли-клоуз и Селтон-грин. Когда в окне показалась церковь, мой рот наполнился жидкой слюной с медным привкусом, и я нажала кнопку сигнала на поручне. Выпихнув Молли в сложившиеся двери, сплюнула к подножию статуи ангела.

— Ты не должна плевать здесь, — сказала Молли. — Это ангел. А это церковь. Божье место. Нельзя плевать в божьем месте.

— Я не верю в бога.

— Мисс Кинг верит.

— Я — не мисс Кинг.

— Знаю, — вздохнула Молли.

Она прошла мимо меня по дорожке, ведущей через кладбище, и плюхнулась на скамью в конце этой дорожки. Я медленно последовала за ней. Не могла понять, холод у меня внутри леденящий или обжигающий, холод, от которого отваливаются пальцы, или холод, который на самом деле жар, но ты не осознаешь этого, пока не увидишь, как кожа покрывается волдырями. Знала только, что от этого холода мне больно. Осколки боли впивались мне в ноги, пока я шла к скамье, и мне казалось, будто я не касаюсь земли, будто ступаю по ножам, воткнутым в землю, а не по тропинке. В траве виднелись очажки маргариток. Сев на скамью, я сорвала две маргаритки, сплела их между собой и протянула Молли. Она отвернулась. Я уронила их и раздавила ногой.

— Знаешь, кто живет здесь? — спросила я. — Не в церкви, а в этом месте. Поблизости.

— Кто?

— Моя мама. Твоя бабушка.

— Ты раньше никогда не говорила мне этого.

— Хочешь познакомиться с ней?

Молли наклонилась, сорвала две маргаритки и попыталась сплести их между собой. Слишком сильно надорвала стебель и, когда поняла, что не может исправить это, начала разрывать цветы на куски. Я смотрела, как она отрывает лепестки от желтых сердцевинок и роняет на колени.

— Она живет там, где ты жила когда-то? — спросила Молли.

— Нет. Уже нет.