Первый день весны

Он обернулся, и на секунду вид у него сделался недоуменный, как будто он вообще не знал, кто я такая. Но потом вспомнил, что я — это я, вспомнил, как сильно меня любит, и улыбнулся. Улыбнулся бы шире, если б смог. Иногда, когда ты улыбаешься слишком широко, то становится больно щекам, поэтому он улыбнулся только чуть-чуть, чтобы ему не стало больно. Если б не эта штука со щеками, он улыбнулся бы до самых ушей, потому что любит меня так, что едва не лопается. Папа протянул руки. Выглядел он совсем не так, как мама, когда протягивала ко мне руки — иногда она так делала, когда другие люди смотрели на нас и ей надо было показать им, что она меня любит. Ее руки торчали вперед, словно лезвия ножниц, и она напрягалась, как будто совала их в огонь. Руки у папы были мягкие, его ладони крепко подхватывали меня под мышки, и он поднимал меня в воздух так легко, что я чувствовала себя сделанной из перьев. Я прижалась лицом к его шее, где кожа была прохладной и влажной. Хотела запустить в нее зубы.

Поставив меня на землю, он убрал у меня с лица волосы и приподнял ладонью подбородок. Папа был такой высокий, что его голова была где-то на полпути к небу.

— Что ты делаешь так далеко от дома? — спросил он, потому что церковь была на самом краю наших улиц.

Я обхватила его руками, чтобы не пришлось отвечать. Он расцепил мои руки, и мы пошли рядом — его пальцы переплелись с моими.

— Ты снова ожил? — спросила я.

Это была одна из особенностей моего папы: он умирал и снова оживал. В первый раз это случилось, когда я была в классе у мисс Ингем. Папа жил с нами некоторое время, делал обычные папские дела — например, забирал меня из школы. Он не ждал на игровой площадке окончания моих уроков, как это делали мамочки, и не всегда приходил, но иногда, когда мисс Ингем отпускала нас после занятий, папа проходил мимо ограды, и я видела его и кричала: «Папа! Папа!» Он притворялся удивленным, увидев меня, но это же просто шутка. На самом деле он приходил, чтобы забрать меня. И даже когда не забирал меня из школы, я видела его по вечерам. Почти каждый вечер. Он входил в дверь и шлепался на диван, и я прислонялась к его боку. От него пахло по`том и чем-то еще, чем-то сладким и хлебным. Если в доме было лектричество, мы смотрели телик, но если не было, просто сидели рядом. Когда папа был дома, мне было вообще-то плевать на телик. Когда он засыпал, я поднимала его руку и обхватывала себя этой рукой. Он сам обхватил бы меня рукой, если б не устал так сильно. Я просто помогала ему.

Однажды я вернулась из школы, а его не было дома. Я сидела на подоконнике, глядя на тротуар, и всякий раз, когда видела в конце улицы мужчину, в груди что-то слегка подпрыгивало — но никто из них не был папой. Стемнело, глаза у меня страшно устали, но он не пришел. Зажглись уличные фонари, отбрасывая на землю желтые лужицы света, но он не пришел.

Моя голова наклонилась вперед, и я резко проснулась за миг до того, как упасть. Но он так и не пришел.

В конце концов я слезла с подоконника и забралась в кровать. Уже почти заснула, когда услышала, как хлопнула входная дверь, и я сразу же пробудилась и вышла на площадку. Внизу слышались тяжелые папины шаги. Я собиралась спуститься вниз и прыгнуть в его руки, но потом они с мамой начали кричать. Я легла на живот и смотрела на них в просветы между палками перил, прижимаясь щекой к грязному полу. Папа вытащил маму в прихожую, схватив за переднюю часть кофты, и бросил о стену, словно она была мешком с картошкой, а потом выскочил из дома. Мама лежала неподвижно, глядя на то место, где его не было, и я лежала так же неподвижно, глядя на нее. Все то время, пока я смотрела, она не шевелилась. В конце концов я на цыпочках спустилась вниз и стояла перед ней, глядя, как ее слезы собираются в лужицу на полу.

— Ты умерла? — прошептала я. Мама не ответила, только хлюпнула носом. — Мертвые не хлюпают носом, значит, ты, наверное, не умерла, — сказала я и поднялась обратно наверх.

Легла на кровать, думая, что скоро услышу, как мама поднимется и пойдет к себе, но в доме было тихо. Я пыталась уснуть. Закрыла глаза и думала свои засыпательные мысли, которые специально приберегала. Воображала, как выиграю конкурс «Новые лица»[11]. Воображала, как королева посетит наш третий класс и скажет мисс Ингем, что я — лучшая ученица в классе, а значит, меня больше нельзя ругать. Воображала, как мама и папа придут забирать меня из школы вместе, так же, как мамочка и папочка Бетти всегда приходят вместе, чтобы забрать ее, и как я буду идти по улице, держа маму и папу за руки — Бетти всегда так ходит. Воображала, как угадаю все номера в лотерее и стану такой богатой, что смогу построить из денег целую башню, от пола до потолка.

Когда я передумала все засыпательные мысли, но так и не заснула, снова стала слушать маму. Она по-прежнему не издавала ни звука. Я опять спустилась вниз и достала из шкафа одеяло. Глаза ее были закрыты, и она не пошевелилась, когда я укрыла ее одеялом, так что мама вполне могла бы быть мертвой, но вряд ли. Она не из тех, кто умирает.