Первый день весны

— Только что была четверть первого.

— Значит, мамы нет в церкви.

— Вот как? А по-моему, ты сказала, что вы идете туда.

— Да, мы туда шли. Но вы нас задержали, — сказала я. — Мама говорила, что если мы задержимся на площадке позже двенадцати, нам нужно идти прямо домой. Я просто не знала, сколько сейчас времени. Она будет ждать нас на обед. Нам лучше поспешить.

Я потянула Пита вниз по улице, но полицейский взял меня за плечо.

— Где вы живете? — спросил он.

— Селтон-стрит, — ответила я. — Дом номер сто пятьдесят шесть. В самом конце.

Я видела, что он размышляет над тем, какие длинные у нас улицы и как долго ему придется взбираться обратно на холм, к своей машине, если он возьмется нас провожать. Этот полицейский был довольно полным.

— Ладно, — сказал он. — Но ступайте прямо домой. Лучше не играть здесь, особенно с малышами.

— Да. Я передам маме. До свидания.

Я взяла Пита за руку, и мы пошли обратно к игровой площадке.

— Мишки? — сказал он.

— У меня их нет.

Не успев даже обогнуть угол, мы услышали, как плачет Линда. Она стояла возле карусели, прижимая ладони к глазам — вид у нее сейчас был такой же, как у Пита, когда он плакал на улице. Донна и Бетти бегали вокруг кустов и звали: «Пит! Пит!» Когда мы подошли к воротам, Бетти увидела нас и закричала:

— Линда, вот они!

Линда отвела ладони от лица. Она не сделала ни шагу, и вид у нее был такой, словно она сейчас упадет. Пит распахнул ворота и побежал к ней, а она подхватила его на руки и снова начала плакать. Только кто-то настолько тупой, как она, мог вести себя так. Глупо плакать, когда ты чему-то радуешься.

Донна двинула меня по руке.

— Куда ты увела его? — спросила она. — Линда так волновалась, что едва не умерла.

— Никто не умирает от того, что волнуется, — ответила я.

— Ты, может, и не умрешь, а вот Линда едва не умерла. Где вы были?

— Искали хорошее место, чтобы прятаться.

— Но вы ушли с игровой площадки, — заявила Бетти. — Это не по правилам.

— Нет, по правилам. Я главная по правилам. И такого правила не назначала.

— Ты во всем главная, — сказала Донна.

— Да, конечно.

Линда опустилась на землю, уткнувшись лицом в плечо Пита. Она хлюпала носом, сглатывала и повторяла: «Пит, Пит, Пит…» И даже ни разу не взглянула на меня, чтобы убедиться, что со мной всё тоже в порядке. Ни разу не сказала: «Крисси, Крисси, Крисси». Я подошла, остановилась прямо перед ней и собиралась уже слегка пнуть ее, чтобы напомнить, что я здесь, когда она произнесла:

— Почему… ты… увела… его?

Это прозвучало именно так, как будто каждое слово было отдельной фразой, потому что она плакала, а значит, ей хватало дыхания только на то, чтобы произносить по одному слову за раз. Звучало невероятно глупо.

— Мы играли в прятки, — напомнила я. — Я увела его, чтобы мы могли спрятаться.

— Но… ты… увела… его…

— Мы просто хотели найти хорошее место, чтобы спрятаться. Поэтому я и сказала тебе считать до ста. Чтобы мы могли найти действительно хорошее место.

— Но… мы… не должны… уходить… с площадки… когда… играем… в пря…

— Он тебе даже не нужен больше, — сказала я.

Только тогда Линда по-настоящему посмотрела на меня и перестала издавать дурацкое бульканье. Пит вывернулся из ее рук и покосолапил к карусели. Бетти пошла покрутить его, но Донна осталась слушать наш разговор, потому что она была слишком любопытной.

— Что? — спросила Линда.

— Ты сама сказала. На свой день рождения. Ты так сказала.

— Сказала что?

— Что ты хочешь, чтобы у вас был другой малыш. Ты сказала, что Пит уже слишком большой и тебе он больше не нужен.

— Я не говорила, что он мне не нужен.

— Ты сказала, что тебе нужен новый младенец. Это значит, что старый тебе не нужен.

— Нет, не значит. Это совсем другое, — возразила Донна.

— Заткнись, картофельная морда, — сказала я.

— Я люблю Пита. Он мой брат, — сказала Линда. — Ты знаешь, что не должна была уводить его.

— Я могу делать все, что хочу. Я — дурное семя.

— Кто? — переспросила Линда.

— Мне все это надоело, — заявила я.

Вышла с площадки, с лязгом захлопнула за собой ворота и двинулась вниз по улице. Я знала, что Линда и Донна смотрят мне вслед. И не чувствовала себя особенной. Чувствовала так, как будто заболела корью.

Долго бродила по улицам и злилась. Не хотела возвращаться домой, потому что все еще притворялась, будто пропала насовсем — чтобы преподать маме урок, — но мне некуда больше было идти, потому что никто больше меня не любил. Когда начало темнеть, я пришла к стенке для стоек на руках. Я заметила Сьюзен только тогда, когда почти споткнулась об нее. Вокруг руки у нее был обернут замусоленный квадратный лоскут муслина, и она водила им по своему лицу. Волосы у нее были коротко срезаны, почти до самого затылка.

— Что случилось с твоими волосами? — спросила я.

— Я их обстригла, — ответила она.

— У парикмахера?

— Нет, сама.

— Ты никогда этого не делала.

— А теперь сделала.

— У тебя что, завелись вши? — Она покачала головой. — Тогда зачем?