Первый день весны

Сьюзен пожала плечами. Концы волос торчали в разные стороны, разлохмаченные и неровные. Я представила, как она срезает их кухонными ножницами. Я никак не могла взять в толк. Она же должна знать, что волосы — это самое лучшее в ней.

— Тебя сильно за это ругали? — спросила я.

— Кто?

— Твоя мама.

— Она даже и не заметила.

— Но она всегда так гордилась твоими волосами.

— Раньше — гордилась.

— Что ты с ними сделала? — спросила я, гадая, не могу ли заполучить их.

— Просто выбросила, — ответила Сьюзен.

Я пнула стену рядом с ней.

— Зря. Это глупо.

— А мне все равно, — отозвалась она.

Потом разгладила муслиновый лоскут и прижала его ладонью к щеке.

— Что это? — спросила я, усаживаясь рядом.

— Это Стивена, — ответила она, взяла в рот уголок лоскута и принялась жевать.

Вблизи я разглядела, что лоскут был того серого цвета, которого становятся белые вещи, когда их роняют, жуют, плачут в них, а потом стирают в дождевой воде.

— Он противный, — сказала я.

— Нет, не противный, — возразила Сьюзен. — Мне нравится. Пахнет приятно.

Солнце ушло, и воздух сделался прохладным. Пот, приклеивший мое платье к спине, высох, отчего кожа натянулась и зудела, словно покрытая коркой соли. Я почесала ее о стену.

— Скучаешь по нему?

— Скучаю по маме.

— Она что, тоже умерла?

— Нет. Просто все время лежит в кровати.

— До сих пор?

— Да.

— Ничего себе! Но, наверное, она скоро встанет. Ведь уже сто лет прошло.

— Я спрашивала. Спрашивала, когда она станет такой, как раньше. А она просто отвернулась от меня. А потом я сказала, что мне надоело, что она все время плачет, и все время лежит в постели, и больше не похожа на нормальную маму. Она велела мне уходить.

— Как грубо.

— А она теперь часто грубит.

— Может, она заслуживает того, что Стивен умер.

— Мне так не кажется.

Темнота сгущалась быстро, точно вокруг нас смыкалась рука в черной перчатке. Теперь я почти не видела муслиновый лоскут в руках Сьюзен, хотя сидела к ней почти вплотную. В животе была какая-то тяжесть, внутренности были не внутренностями, а одним большим куском холодного и шершавого камня. С тех пор как убила Стивена, я много раз думала о том, чтобы сделать это снова, и по большей части мне казалось, что я хочу сделать это не только еще раз, но много-много раз. Я хотела ощущать пузырящееся шипение в животе и тиканье в голове, ощутить себя частицей бога. Но, слушая, как Сьюзен всхлипывает и жует платок, поняла: больше не хочу. По крайней мере, не так много раз. Наверное, трех раз, или даже двух раз, или даже одного будет достаточно. Если я сделаю это еще однажды, наверное, все станет лучше. Наверное, я почувствую себя достаточно хорошо, если сделаю это еще только один раз.

— Почему ты всегда гуляешь? — спросила Сьюзен.

— Потому что хочу, — ответила я.

— А твоя мама не загоняет тебя домой?

— Нет.

— Ей что, все равно?

— А тебе не кажется иногда, что твоя мама любила Стивена больше, чем любит тебя? — спросила я. — Потому что я бы так и подумала на твоем месте. Я бы подумала: «Она теперь все время горюет, а ведь у нее по-прежнему есть я, нет только Стивена. Так что она, наверное, любила только Стивена и совсем не любила меня». Тебе не кажется, что если б она любила немного больше, то не горевала бы так все время. Что скажешь?

Я выпалила это все единым духом, меня рвало словами; у слов этих прямо был вкус рвоты — кислый и розовый.

Сьюзен встала и сказала:

— Я пойду домой. Мама будет ждать меня.

— Не будет, — возразила я. — Ей все равно. Ей не плевать только на Стивена. Она ждет только его.

Я думала, Сьюзен обернется и закричит на меня или хотя бы заплачет и убежит, но она просто пошла прочь.

— Ей плевать на тебя! — крикнула я ей вслед. Не знаю, услышала она или нет.

Когда я шла к переулку вместе с Питом, шипучее ощущение в моем животе бушевало и грохотало, но теперь исчезло, и я не могла вернуть его. Подумала о том, что сказала Донна. «Стивен умер сто лет назад. Всем уже плевать». Подумала о Линде, обнимавшей маленького Пита обеими руками, как будто меня вовсе не было рядом. Я чуть отодвинулась от стены, обернула платье вокруг ног и легла на бок. Ночь, окружающая меня, казалась огромной и пустой. Позвоночник касался кирпичной кладки. Я закрыла глаза.

«Мама, наверное, скоро начнет меня искать, — думала я. — Наверное, я услышу, как она бегает по улицам вверх-вниз и зовет меня. Наверное, это случится с минуты на минуту. Наверное».

Джулия

Когда мы вышли с кладбища, я повернулась в сторону города. Мама жила в одной из квартир многоэтажного дома, а на бывших наших улицах не было многоэтажных, только маленькие дома-коробки. Я не могла рисковать и говорить Молли, что не знаю точно, куда нам идти. И так уже ступала по очень тонкому льду.

— А бабушка живет в квартире или в отдельном доме? — спросила она.

— В квартире.

— Как наша?

— Эта квартира не расположена над кафе. По-моему, где-то в жилом комплексе. Это должно быть высокое здание, оно называется «Паркхилл». Смотри внимательно.

— Я думала, ты знаешь, где это.

— Знаю. Но все равно смотри внимательно.