Первый день весны

Она постучала сильнее — восемь громких ударов. Мы снова стали ждать. Никто не отозвался. До этого мне не приходило в голову, что мамы может не быть дома. У меня не было никакого запасного плана на тот случай, если она не ответит, и мысль о ее отсутствии словно наполнила мои легкие растопленным свинцом. Молли подняла кулак, чтобы постучать снова, но я положила руку ей на плечо и произнесла:

— Подожди.

Мы услышали шаги в квартире, щелчок отпираемого замка и медленный шорох, когда дверь открылась. Свинец в моих легких начал затвердевать.

До нашего прихода мама явно спала. Она была в домашнем халате, лицо слегка опухло. Когда мама навещала меня в Хэверли, волосы у нее были окрашены в желтый цвет, но она не поддерживала это окрашивание месяцами, так что отросшие корни торчали в проборе, словно темные пальцы. Теперь волосы окончательно отросли, и седины в них было столько же, сколько черного цвета. На лице ни грамма пудры — я отчетливо видела веснушки и оспины. Казалось, она постарела больше чем на пять лет с тех пор, как я видела ее в прошлый раз, и неудивительно: иногда мне казалось, что я сама постарела на двадцать со времени появления Молли на свет. Может быть, глядя на меня, мама ощущала именно это? Узнала ли она вообще меня?

— О, — произнесла мама.

— Здравствуй, — сказала я.

— Это ты.

— Да.

— Ха. — Она посмотрела на Молли, и ее губы сложились в кружок, похожий на бурую «звездочку» внизу яблока. — У нее рука сломана.

— Запястье. — Во рту стало ужасно сухо. Я будто жевала опавшие листья. — Мы долго добирались сюда. Можно нам войти?

Не сводя взгляда с Молли, мама цыкнула зубом и заметила:

— Боже, она совсем как ты.

Что-то вспыхнуло во мне. Я обняла Молли за плечи, и она вцепилась в мою руку. Наши руки давно уже не соприкасались вот так, неприкрыто. Ее кожа была теплее, чем мне помнилось.

— Так мы войдем? — спросила я.

Мама отступила в сторону и жестом пригласила нас в прихожую.

— Ты не даешь мне особого выбора, не так ли?

В квартире было чисто, однако стоял странный запах: кисловатый, словно в складках немытой кожи. Это напомнило мне о том, как Молли болела ангиной и ее горло было затянуто паутиной желтовато-белых нитей — кисло-приторный запах инфекции. Диван и кофейный столик в гостиной словно тонули в море — таким длинным был ворс синего ковра. Он был длиной, наверное, в пару дюймов, и ступать по нему было все равно что идти по губке. Мама шла впереди нас, но когда мы прошли в комнату, она просеменила назад и пяткой загладила углубления, оставленные нашими ногами на ковровом ворсе. Пыталась заровнять и свои следы тоже, но только наделала новых. Я задумалась о том, сколько времени она проводила за этим занятием в одиночестве: ходила кругами и пыталась уничтожить собственные следы.

Рядом с тумбочкой, где стоял телевизор, была полка, заставленная рамками. Вблизи я разглядела, что в большинстве этих рамок красовались не фотографии, а иллюстрации, вырезанные из журналов. Преобладала тема маленьких животных: котята, щенки, а рядом с ними — изображение младенца Иисуса. Я представила, как мама сидит за кофейным столиком, вырезает эти картинки, а потом засовывает легко мнущиеся прямоугольники в рамки. Среди них была только одна настоящая фотография — черно-белый снимок женщины с младенцем. Я взяла его в руки и спросила:

— Это ты и я?

— Нет.

— Тогда кто же?

— Я и моя мама.

Я осмотрела фото, стоящие в заднем ряду.

— Почему у тебя нет ни одной моей фотографии?

— Просто нет.

— Но почему их нет?

— Да просто так вышло.

Я окинула взглядом ряд изображений животных, куда затесался и младенец Иисус. Если б мы были в комнате одни, я просто махнула бы рукой над полкой и смела бы все эти картинки на пол. Но не могла сделать этого в присутствии Молли. Это напугало бы ее. Она уже выглядела испуганной: переводила взгляд с меня на маму и крепко держалась за карман моей куртки.

— Почему здесь так пахнет? — спросила я.

— Сырость. На этом этаже везде сыро, во всех квартирах. Мы пытаемся добиться, чтобы кто-нибудь что-нибудь с этим сделал.

— Это отвратительно.

— Ну все не так уж плохо.

— Мебель, наверное, вся заплесневела.

Я понимала, что просто поддеваю ее, пытаясь заставить выйти из себя и встать на то место, которое я для нее определила. Но мама казалась слишком отяжелевшей, чтобы добраться до него.

— Не знаю, чем ты хочешь заняться, — сказала она и взяла с подлокотника дивана миску из-под хлопьев. — Вон там лежат журналы. Вот телевизор. А я пойду помою посуду.

Мама вышла, прежде чем я успела спросить, почему она ведет себя так, словно это не ее гостиная, а приемная врача или парикмахерской. Журналы, на которые она указала, были сложены на нижней полке кофейного столика. Большинство, похоже, о лошадях. Я прощелкала каналы телевизора и нашла какую-то детскую программу с писклявыми голосами. До того как позволить Молли сесть на диван, я постелила на него куртку. Мне не очень-то хотелось это делать, но хотелось, чтобы мама увидела.

— Посиди пока здесь.

— А ты куда?

— Просто на кухню. Мне нужно поговорить с бабушкой.

— Она злая.