Первый день весны

— Когда это? Когда? Он никогда не бывал дома.

— Бывал. Иногда бывал.

— Раз в сто лет.

— Ну, это не его вина. У него были другие дела. Это ты должна была заботиться обо мне, а не он.

— Почему?

— Потому что ты моя мама. — Она не возразила ни словом, и в этом пустом молчании мои собственные слова эхом отдались в голове — лживые, хнычущие, — и это разозлило меня сильнее, чем все, что она могла бы сказать. — Ему не нужно было быть дома, чтобы быть лучше тебя. По крайней мере, когда я видела его, он был добр ко мне.

Она фыркнула.

— Да. К тебе он был добр.

Еще одно воспоминание, серо-прозрачное, как фотонегатив. Мне семь лет, я вижу папу через окно своей комнаты и выбегаю из дома прямо в его руки. Мама у дверей, на дорожке; она окликает нас, когда мы идем по улице, держась за руки. «Папа, ты ей нужен». — «Идем, идем, не отвлекайся». Когда в тот вечер он возвращается, мама дома, она сидит на лестнице, прислонясь к стене. «Ступай в постель, Крисси». — «Я не хочу спать». — «Ступай в постель, чтоб тебя!» Я стою в своей комнате и прислушиваюсь к крикам. «Так ты просто собираешься уйти?» — «Я повидал ребенка, выполнил свой долг». — «А как насчет меня?» — «Не позорься». — «Как насчет меня?» — «Ты как маленькая, Элинор». Скрипят ворота, теплое дыхание в холодном воздухе, папа уходит прочь, мама босиком выбегает за дверь. «Вернись, вернись, пожалуйста, вернись…» Голос искалеченный, со рваными краями. Шаги на лестнице. Мама в моей комнате, мама бьет меня по лицу; оглушительная боль и громовой хлопок. «Это все из-за тебя!» Ладонь на моей щеке, горячая и мягкая, как свежее мясо. «Да. Все из-за меня. Все ради меня. Он вернулся ради меня. Не ради тебя. Разве ты не слышала, что он сказал?»

Стул заскрипел, когда я поднялась из-за стола и сказала:

— Пойду проверю, как там Молли.

Она сидела там, где я оставила ее, — на диване; лицо освещали отблески экрана, на котором шла передача на исторические темы.

— Ты в порядке? — спросила я. Молли не оглянулась, когда я присела на подлокотник дивана.

— Почему она говорит «Крисси»?

— Так меня звали, когда я была маленькая.

— А теперь тебя так не зовут?

— Нет.

— Почему?

— Просто поменялось имя.

— А мое имя тоже поменяется?

— Нет, — сказала я, хотя до меня дошло: я не знаю, что случится с ее именем, когда она попадет к новым родителям.

Отчасти я надеялась, что они могут сменить его. Мне было противно, что кто-то другой будет произносить эти мягкие слоги: «Мол-ли». Я гадала: быть может, когда окажусь в тюрьме, мне по-прежнему нужно будет выговаривать ее имя сколько-то раз в день, чтобы почувствовать себя целой. Я представила, как произношу это имя, скорчившись в одиночестве на тюремной койке.

По пути обратно на кухню я остановилась возле комнаты, соседствующей с гостиной. Там было больше беспорядка, чем во всей остальной квартире, на кровати валялись кучей колготки и блузки. В середине постели было продавлено углубление в форме человеческого тела, и я представила, как мама гнездится в этом углублении, точно мышка в норке.

Она по-прежнему сидела возле кухонного стола, подперев голову рукой. Проходя мимо разделочной столешницы, я провела рукой по коробкам с хлопьями, выстроившимся вдоль стены.

— Теперь ты покупаешь еду, — повторила я, усаживаясь на стул.

— Почему ты все твердишь об этом? — спросила она.

— Потому что ты не утруждала себя этим, когда я жила с тобой.

— Разве?

— Да. Мне никогда не хватало еды. Я голодала. По ночам я совала в рот угол простыни, чтобы хоть что-нибудь пожевать.

— Но я помню, как покупала тебе всякое. Лакомства и прочее. Помню.

— Как часто? Раз в месяц? В остальное время в доме не было ни крошки.

— Ну не знаю… Не помню, чтобы я оставалась голодной.

— Ты и не оставалась.

Это была правда: даже когда в шкафах было пусто, у мамы всегда была еда. Иногда, когда она возвращалась домой ночью, я выжидала, пока она затихнет у себя в комнате, а потом спускалась вниз и рылась в сумке, которую она бросала в прихожей. На дне всегда обнаруживалось что-нибудь: хрустящая упаковка или картонка из-под фастфуда. Я всегда надеялась, что это будет картонка. С нее можно слизать кетчуп или майонез. Мы были словно неправильное птичье семейство, я и мама. Она рыскала в поисках пропитания, я сидела в гнезде. Но лишь иногда она уделяла мне кусочек-другой червяка, и каждый полученный кусочек я жадно проглатывала. Думая об этом сейчас, я испытывала холодное чувство унижения.

— Я голодала.

— Ладно, — отозвалась мама. — Поняла. Слушай, это всего лишь еда.