Первый день весны

— Ничего себе, — произнесла я. Мне хотелось спросить, по-прежнему ли он хромает на одну ногу и помнит ли он тот день, когда я пыталась увести его в переулок, но решила, что о таких вещах, наверное, лучше все же не упоминать. — Жаль, что так вышло с твоими родителями.

— Да, они были еще совсем не старыми. Мама долгое время болела, но папа скончался так неожиданно… просто шок.

— Мне жаль.

— Ничего страшного, со временем смиряешься. В общем, мы получили в наследство этот дом — я и Кит, мой муж. Вполне разумно было остаться здесь. И он все тут отремонтировал. Он строитель. Вставил окна-двери и все такое… Была проблема с некоторыми балками — несущими, или как их там. На это потребовалось ужасно много времени, но оно того стоило. Теперь в кухне стало намного светлее, потому что окно смотрит в правильную сторону света. Я так и не запомнила, в какую именно, но в правильную, чтобы солнце светило.

— Где ты с ним познакомилась?

— В церкви. Помнишь, подростки часто помогали викарию в воскресной школе? Ну вот, мы тоже этим занимались, там и познакомились. А потом и поженились — как только окончили школу.

— Но тебе было — сколько? — шестнадцать?

— Мы были вполне готовы. Замечательная свадьба. Такая шикарная! Там даже подавали лосося.

— Да?

— Ага, и не консервированного. Настоящую рыбу.

— Ого.

Я хотела бы что-нибудь рассказать в ответ: «Лосось, настоящий? Хороший выбор. А у меня на свадьбе подавали курицу, настоящую», — но наши жизни давным-давно разошлись в разные стороны. Для меня шестнадцать лет — это моя пятая комната в Хэверли. Я делила ее с Ниной, чье лицо было усеяно серебристо-розовыми мелкими шрамами, потому что в тот день, когда она прибыла в Хэверли, одна из других девочек выплеснула ей в лицо кипящий сироп. Я вбежала на кухню, услышав ее крик. Нина корчилась на полу, держась за щеки; ее лицо покрывалось волдырями и пузырилось, словно густое варенье. Обычный кипяток обжигает одномоментно, но сироп пристает к коже, словно клей, и жжется долго. Нина долгое время лежала в лазарете, а после возвращения никогда не задерживалась в нашей комнате надолго. Каждую пару недель она глотала что-то, чего не следовало глотать: хлорку, батарейки, буквы из набора для игры в скрэббл[16], — и надзиратели увозили ее обратно в лазарет. Пока Линда обустраивала свой дом и рожала детей, я застилала покрывалом пустую Нинину кровать и гадала: вернется ли она в комнату или на этот раз наглоталась насмерть?

— А отец Молли?.. — спросила Линда, заводя руку за спину.

— Нет, — сказала я. — Он с нами не живет.

— О, это, должно быть, тяжело… Я не справилась бы без Кита.

— Но ты справляешься с пятью сотнями детей.

Мы смотрели, как эти «пять сотен» плюс еще один ребенок носятся по саду. Молли бросила тарелку-фрисби старшему мальчику, но та скользнула вбок и краем задела голову малыша, который с воем побежал в дом.

— Ох, прости, пожалуйста, — сказала я. — Молли, подойди и извинись!

— А, не говори глупостей, — возразила Линда, отодвигая свой стул от стола и подхватывая малыша на колени. — Ничего страшного, ничего страшного. — Она поднялась, шагнула к шкафу, достала из банки маленькое печенье и сунула его малышу в кулачок. Рев сразу же прекратился — как будто закрыли кран. Снаружи было темно, и дети, пробегая мимо, вроде как слабо мерцали — точно их подсвечивали изнутри. Малыш положил голову на плечо Линды. — Нужно начать укладывать их спать, — сказала она.

— Да, конечно. Извини, мы пойдем, — отозвалась я.

— Сколько времени вам до дома?

— Несколько часов. Примерно четыре.

— Так нельзя. Вы доберетесь домой только к полуночи. А Молли — сколько лет? — пять?

— Справимся.

— Почему бы вам просто не остаться здесь?

— Всё в порядке, доберемся.

— Почему ты не хочешь остаться?

— Мы не можем. Мы и так уже тебя обременили.

— Да ладно! Я просто накормила вас. Мы даже и не поговорили как следует… Хочу, чтобы вы остались. Пожалуйста. Пожалуйста, позволь мне приютить вас.