Первый день весны

Хэверли был последним местом, где я действительно была Крисси. Последним местом, где позволяла себе вцепляться в людей, словно пиявка, последним, где гордо вскидывала голову, когда меня прогоняли. Последним местом, где обмочила кровать. В Хэверли хорошо понимали, что такое случается: наши матрасы были клеенчатыми, и в каждой комнате стояли корзины для грязного белья и шкафы с запасным бельем, чтобы, проснувшись мокрыми, мы могли поменять постель между проверками, не привлекая внимания. Когда я только-только попала туда, ничего не знала о проверках, о пятнадцатиминутных «окнах» между ними, и надзирательница вошла в комнату, когда я снимала с кровати мокрые простыни. Я замерла, согнувшись и думая о мокром пятне на задней части ночной рубашки. Надзирательница зашла с противоположного конца кровати и отцепила углы простыни от матраса.

— Почему вы в моей комнате? — спросила я.

— Просто проверка, — ответила она. — Похоже, тебе нужна помощь с уборкой постели.

— Мне не нужна ваша помощь. Я вас ненавижу. Вы уродина. На вас смотреть противно. Не хочу, чтобы вы проверяли меня. Хочу, чтобы меня проверял кто-то другой, кто угодно, только не вы, — огрызнулась я.

Она свернула простыню в комок и бросила в корзину для стирки, потом сказала:

— Боюсь, сегодня буду я.

— Пролила воду на кровать, — объяснила я. — Пила воду в постели и пролила на простыню.

В наших комнатах не было раковин, и мы никогда не пили в постели, и я не могла бы пролить ничего на заднюю часть ночнушки, даже если б постаралась.

— О боже, это большая неприятность, — согласилась она, потом достала из гардероба чистую простыню, встряхнула ее и застелила матрас. — Знаешь, многие дети проливают воду на постель по ночам. Поэтому в гардеробах всегда есть запасные простыни. Это не проблема. Может, тебе нужно переодеться? Большинство мальчиков еще спят. Я могу отвести тебя в душ.

В последнюю свою ночь в Хэверли я тоже обмочила постель — и после этого такого никогда не случалось. Внешний мир высушил меня до хрустящей шелухи. Укромной и безопасной. Ничто не может повредить, если ничего нет внутри. Иногда я думаю, что, тоскуя по Хэверли, тоскую вовсе не по нему, а по той, кем я была там. Иногда кажется, что я тоскую по Крисси.

— Донна все еще живет здесь? — спросила я у Линды.

— Нет, переехала в город. Большинство наших ровесников туда переехали. Здесь, по сути, особо нечего ловить. Начинаешь понимать это, когда вырастаешь.

— А семья Стивена? — спросила я.

— Уехали в деревню. После той кампании. Ты знала про нее — про те выступления?

Я видела их по телевизору в гостиной Хэверли. Лицо мамочки Стивена на экране было большим и старым. Длинные редкие волосы, спадающие на спину, плечи покрыты белыми крупинками перхоти. К тому времени прошли уже годы с тех пор, как Стивен умер, но она все еще выглядела изъеденной горем — как человек, которого выпотрошили и бросили внутренности на горячий асфальт, где они сохли и воняли.

«Это просто несправедливо, — говорила она репортеру. — Она прожила — сколько? — девять лет? Девять лет в роскошной закрытой школе. Ни дня не просидела в тюрьме. А теперь ее хотят выпустить? Хотят, чтобы она начала все сначала? И это правосудие за смерть моего сына? Стивен не сможет начать все сначала. Я не смогу начать все сначала. Она заслуживает пожизненного заключения. Нет, черт побери! Смертной казни!»

Она прижимала к себе фотографию Стивена, ту же самую, что попала на обложку книги Сьюзен. Мамочка Стивена пихнула эту фотографию прямо в камеру.

«Посмотрите на него, — сказала она. — Просто посмотрите на него. Посмотрите и скажите мне, что это чудовище заслуживает свободы! Он умер без мамы. Он умер в страхе. Это самый жуткий кошмар любой матери: что твой ребенок окажется где-то без тебя, испуганный… Она — настоящее отребье».

Именно так случается с такими детьми, как Стивен: они застывают в состоянии идеальности, всегда невинные, всегда замечательные, потому что им было только два года. Большинство детей доживают до того возраста, когда они совершают ошибки, подводят людей, делают что-нибудь плохое — и они не совершенны, они просто живут. Такие дети, как Стивен, не продолжают жить, но вместо этого они становятся идеальными. Своего рода выгодный обмен. Меня не особо задело то, что его мамочка сказала обо мне. Это правда. Отребье — негодная часть, от которой освобождают что-нибудь полезное, то, что обречено мусорной корзине. Именно такой я себя чувствовала: отторгнутой, ожидающей отправки на помойку.

* * *

Линда отделила прядь своих волос и стала завязывать ее узлами.

— Ты же поняла, да? — спросила она. — Почему она не может тебя простить. Представь на этом месте Молли.