Первый день весны

Мы некоторое время сидели молча. Темнота снаружи превратила стеклянную дверь в зеркало, так что я могла видеть нас, сидящих у стола. Наши отражения выглядели как взрослые женщины, и это было неправильно. У меня в голове мы все еще были двумя девчонками, которые воровали конфеты, ходили по оградам и помогали друг другу встать на руки у стенки для стоек.

— Почему ты пришла? — спросила Линда.

— Честно говоря, не знаю. Я только узнала о том, что они хотят забрать Молли. Вчера. И поэтому мне захотелось вернуться назад.

Трудно поверить, что Сашин звонок был так недавно. Время между «тогда» и «сейчас» растянулось, словно жвачка, как будто прошли недели, а не часы. До меня дошло, что следует проверить, сколько времени прошло с того момента, на который мне назначена встреча. А потом дошло, что это ничего мне не даст.

— Значит, ты пришла не из-за звонка? — спросила Линда. — Совсем?

— Что?

— Я несколько раз пыталась тебе позвонить. И несколько недель назад ты наконец-то взяла трубку. И я подумала, что ты, может быть, набрала тот номер, где тебе говорят, кто тебе звонил, и узнала, что это я. И, наверное, поэтому пришла меня повидать. — Ее голос делался тише по мере того, как она говорила, пока не стал просто дыханием, едва оформленным в слова. Оно было хриплым от напряжения — как будто она вскрывала консервную банку с тугой крышкой.

— Так это была ты? Ты звонила мне?

— Всего несколько раз. Я не хотела тебя напугать, не думай. Ты же дала свой номер, когда писала в последний раз.

— Почему ты звонила? Раньше ведь нет. Даже никогда не отвечала на мои письма.

— Знаю. Извини. Я чувствую себя ужасно виноватой из-за этого. Но… понимаешь, Крисси… я до сих пор безнадежно тупая. Едва умею разборчиво писать даже теперь. Я не хотела, чтобы ты знала, что я такой и осталась. Позвонить было проще.

— Но почему сейчас?

— Наверное, потому же, почему и ты. Просто почувствовала, что самое время. Я только-только узнала, что опять беременна. Всегда думаю о тебе во время своей беременности, с тех самых пор как узнала, что у тебя родилась девочка. Я всегда гадала, как ты с этим справляешься. Мы решили, что это будет наш последний ребенок, больше не буду беременеть. И поэтому захотелось поговорить с тобой.

На секунду передо мной приоткрылось окно в другой мир — в мир, где мы с Линдой носили бы детей вместе и Молли росла бы вместе с ее близняшками. Это причиняло жаркую, сияющую боль — словно я смотрела прямо на солнце.

— Я подумала, звонят из газеты. Решила, что наша социальная работница рассказала им обо мне.

— Зачем ей?

— А почему бы нет?

— Потому что это ее обязанность — присматривать за тобой.

Я думала о том, что сказать в ответ: «Никто никогда за мной не присматривал», или «Никто не обязан присматривать за мной», или «Это не ее обязанность — присматривать за мной». И чертила ногтем круги на столешнице.

— Я думала, ты меня ненавидишь, — сказала я Линде.

— Нет, не ненавижу, — ответила она.

— Это просто потому, что ты настоящая христианка.

Она улыбнулась половиной рта.

— Я действительно христианка. Но не стала бы тебя ненавидеть, даже если б не была христианкой.

— Ты скучала по мне? — спросила я. Это прозвучало отвратительно — жалобно и по-детски, и я смотрела на отражение Линды, а не на нее саму, пока ждала ответа.

— Да, — сказала она.

— Я ужасно с тобой обращалась.

— Не-а. Ты просто дразнилась. И по-своему заботилась обо мне, не так ли?

— Я была чудовищем.

— Ты была моей подругой.

Я подтянула ноги на стул и уткнулась лицом в колени, так, что мои зубы вдавились в губы изнутри.

— Лучшей подругой, — пробормотала я в джинсы.

Именно это я сказала в тот день, когда расстроилась из-за случившегося в суде. Я не расстроилась, когда мамочка Донны встала и назвала меня «испорченной», «опасной» и «злобной». Не расстроилась, когда мамочка Стивена встала и сказала, что я заслуживаю повешения, потрошения и четвертования[17] (потому что я очень смутно представляла, что все это означает). А расстроилась, когда настала очередь Линдиной мамочки.

— Откуда вы знаете Кристину? — спросил мужчина в белом парике.

— Она была подругой моей дочери Линды, — сказала Линдина мамочка.

— Близкой подругой? — спросил Белый Парик.

— Думаю, Крисси именно это и сказала бы. Крисси сказала бы, что они были лучшими подругами. На самом деле моя Линда дружит со всеми. К нам в гости приходит много девочек — иногда я даже не успеваю понять кто. Крисси просто одна из них.

Я ощутила острую боль в солнечном сплетении и прижала ладони к этому месту. Под пальцами чувствовала удары пульса и гадала — не провалилось ли сердце в живот?

— Но вы часто видели Кристину, — сказал Белый Парик. — Вы говорили нам, что она много времени проводила у вас дома. Больше времени, чем в своем собственном доме.

Линдина мамочка посмотрела в сторону, где на скамье в одиночестве сидела моя мама. Потом повернулась к Белому Парику и произнесла:

— Мне кажется, ей просто незачем было появляться у себя дома.

— Что вы имеете в виду? — спросил Белый Парик.

— Мать Крисси, Элинор… она не справлялась.

— Не справлялась с чем?