Пес государев

– Я вернулся к вам не милости просить, – начал Царь речь свою. – А свое, по праву принадлежащее, взять. Власть царскую, Богом мне дарованную! И посему оставляю вам токмо земщину. Там вы будете править да дела вершить. Себе я назначаю землю опричную. И на той земле будет только одна воля. Моя воля – Царская! Всех ворогов и предателей ныне имею я полное право судить своим, Царским судом. И дума ваша боярская мне боле не указ! – Царь с последними словами на ноги подскочил да посохом по полу со всей силушки вдарил. – Принимаете ли вы правила мои?

 

– Принимаем, государь! – голос в тишине слышится.

 

– Согласные мы, – другой ему вторит.

 

– Царствуй, государь, как Бог тебе велит, – третий молвит.

 

И вот ужо вся палата Грановитая голосов полна. Словно улей разворошенный, жужжат они. Ненавистью их глаза горят, ядом Царя окропляют. Только поделать они ничего более не смеют супротив воли его.

 

 

Царь, как стрела черная, шагом быстрым по коридору кремлевскому идет, посохом шаги отмеряя. У окна высокого Иван остановился, распахнул ставни тяжелые и вдохнул грудью воздух морозный. Ветер ледяной его щеки, огнем пылающие, остудил да токмо звона колокольного в голове не заглушил. Гудит набат. Бьет по вискам болью волнительной. «Дин-дон… Дин-дон… Дин-дон…»

 

«Господи… Пощади… Доколе мне терпеть эту муку адскую? Успокой душу мою. Даруй мне покаяние за грехи былые да грядущие!»

 

Громко выдохнул Царь да окно затворил.

 

 

– Федора Басманова ко мне, – кричит стражникам, и дверь в свою опочивальню ногой распахивает.

 

– Звал ли, государюшко? – Федька, низко наклонясь, в дверь заходит.

 

– Федя! Феденька! – Царь к Басманову кидается, за плечи схватает да к себе прижимает. – Страшно мне да боязно. Всюду мне тени мерещатся да глаза, пламенем горящие. И в голове гул вечного колокола слышится. Токмо с тобою, соколик мой ясный, легше мне. Токмо с тобой душе покойнее.

 

– Не волнуйся, батюшка, – Басманов всем телом к Царю прижимается да голову ему на плечо кладет. – Подле тебя всегда буду, коли надобно. Защитой стану от теней страшных и от глаз горящих. Согрею душу твою любовью своей. Залижу, как пес верный, раны ее кровавые. Не дам колоколам набатным ее тревожить.

 

Уложил он Царя на полати мягкие. Сам у ног его калачиком свернулся. И так Ивану хорошо и покойно стало. И такие мысли чистые и легкие Царем овладели, что укрылся он сном радостным да приятным.

 

 

Вот и утро зорькой ясною небо розовым окрасило. Заиграли лучи первые на церковных маковках. Заголосили петухи дальние. Царь очи свои открыл да на Федьку, подле него спящего, глянул.

 

«То ли грех и горе ты мое, то ли радость. Богом ты мне дарован, али бесом? Все одно, пути-дороги нас рядышком ведут. Не отпущу я тебя никуда более. Ибо нет души преданней, чем душа любящая. Нету пут сильней, чем любовь. Значит, и быть посему. И неча тому противиться!»

 

Решил так государь да провел рукою по волосам, как шелк, мягким. Прильнул к губам алым, в улыбке сонной раскрытым. И ответил ему Федька на поцелуй. И сплелись руки его на шее крепкой. Затрещала рубаха на груди Федькиной, страсти царской не выдюжив.

 

– Погоди, государюшко! Не торопись сильно-то! Я ж тебе не девка красная! – Федька Царя останавливает, рукой в грудь ему упирается.

 

– Дай-ка, Феденька, я к тебе со спины прильну. Повертаешься? – тяжело дыша, Царь Федора спрашивает.

 

– Только ласково, – Федька ему в ответ улыбается да, на живот поворачиваясь, зад крепкий отклячивает.

 

 

Ох и долго же Царь любовь свою Федьке выказывает. Тот лежит под ним, зубы сжимая, простынь нежную в кулаках скомкав.

 

– Хорошо ли тебе, Феденька? – Царь над ним нагибается.

 

– Хорошо, государюшко! Нет сил, как хорошо, батюшка! – Федька ему отвечает, а сам думает: «Ничего… Потерплю маленечко. Чай, не убудет от меня. Ради цели благой и не то можно выдюжить».

 

========== Глава 13 ==========

 

Вот и солнышко ясное пригревать стало. Плачет зима капелью прозрачной, уходить не хочет. А весна проталинками частыми вдоль дорог зеленеет да в лужах с солнышком заигрывает. Дети чумазые досточки малые по ручейкам весенним пускают да хохочут на мамкины окрики:

 

– Куды ж ты, дитя бесово, по воде бегаешь? Вот я отцу скажу. Ужо он тебя хворостиной-то осчастливит!

 

Только в Москве неспокойно. По улицам всадники в черных скуфейках да подрясниках страх наводят. За кушаками их плети да ножи кривые. А к седлам конским головы собачьи да метлы привязаны. Как завидят их люди на улицах, так сразу прячутся.

 

– Видал, Митрофан? Опять опричники в дорогу сбираются, – один мужик другому говорит, снег с крыши скидывая. – Видать, снова земли опричные идут от боярских уделов освобождать.

 

– А ты про воеводу Александра Горбатого слыхал? – второй мужик испуганно шепчет. – Говорят, Царю кто-то челобитную с наветом на него принес. Так его с сынком Петькой уже третий день в казематах держат.

 

А в чертогах Кремлевских Царь суд свой вершит. Сидит он на троне костяном, в черную схиму облаченный. Подле его трона опричники, как монахи, мрачные стоят. Факелы потрескивают, и на стенах от того тени пляски бесовские вытанцовывают.