Песчаная роза

Но Роман, конечно, это заметил. Идя рядом с ней, он негромко спросил:

– Что-то случилось?

Не останавливаясь, она кивнула:

– Да. Алеся, мама Сережкина, в полиции.

– Почему?

– У нее телефон отобрали. Почему, не успела сказать.

– А в каком отделении, сказала?

– Да. Отсюда полчаса.

– Вы сообщите Евгению Андреевичу?

– Нет, – ответила Соня. И, смягчая резкость своего тона, объяснила: – Он все равно до утра дежурит, и… Я не хочу ему сообщать.

Что ей жаль брата, она не сказала, но догадаться было не трудно.

– Можно мне пойти с вами? – спросил Роман.

– Зачем?

Она произнесла это удивленно и растерянно.

– На месте поймем, зачем, – ответил он. – И лучше бы вызвать адвоката. Есть у вас?

– Нет.

Соня посмотрела на него. Растерянность была и в ее взгляде. Растерянность и решимость. Он давно уже понял, что в ее глазах, в ней вообще, естественным образом соединяется то, что обычно не представляется соединимым.

– Тогда я вызову? – спросил Роман.

– Спасибо, – ответила она.

От того, что Соня без колебаний согласилась на его помощь, он почувствовал радость. Ему даже пришлось одернуть себя: какая тут радость может быть вообще! Но он с изумлением и волнением узнавал в себе именно это чувство.

После истории с сектой у него появилось более чем достаточно знакомых юристов, и адвокатов в том числе. Но он понял, что сейчас надо позвонить тому, которого знал по другой истории.

Роман не то чтобы интересовался политикой – унылая тягость последних лет совершенно уничтожила в нем воодушевление, необходимое для того, чтобы интересоваться чем бы то ни было кроме, к счастью, работы. Но все-таки его возмущали несправедливости, творившиеся в той части жизни, которую не слишком умные люди называли политикой, но которая самой жизнью и являлась, во всяком случае, для тех, кто не считал существенным лишь то, что можно надеть на себя или съесть. Именно поэтому Роман все-таки ходил на шествия против сфальсифицированных выборов, арестов, убийств и прочего, совсем уж вопиющего. Видимо, несправедливость обладала такой силой, что пробивала даже броню уныния. Или это только для него было так? Как бы там ни было, на мероприятия подобного рода он ходил, хотя их тщетность становилась для него все очевиднее. На разрешенные и не разрешенные Роман их не разделял, потому что считал такое разделение унизительным. Во время одного послевыборного митинга – вернее, во время довольно бестолкового кружения по Пушкинской площади – его провели в автозак и привезли в отделение полиции, почему-то в Тушино. Полночи он просидел в комнате с зарешеченными окнами вместе с десятком веселых молодых людей и с похожей на засушенную фиалку старушкой, тоже привезенной сюда в автозаке с листком А4, на котором от руки было написано, что выборы должны быть честными. Старушка оказалась переводчицей итальянской литературы, она рассказывала ему о «Канцоньере» Петрарки, дети галдели о гораздо более интересных им вещах – в общем, время прошло неплохо. Когда Роман увидел протокол, в котором значилось, что он задержан за злостное нарушение общественного порядка, то чуть было не подписал его, чтобы выбраться отсюда наконец, и фиалковая старушка чуть не подписала такой же. Но тут появился молодой человек, которого он принял за очередного задержанного. Это оказался адвокат по фамилии Квота, присланный правозащитной организацией. Адвокат Квота сказал, что протокол составлен с нарушениями, не соответствует действительности, и потребовал, чтобы дежурный полицейский его переписал. По тому, что дежурный не стал даже спорить, а лишь вздохнул и начал переписывать протокол, Роман понял, что Квота здесь хорошо известен. Когда в пять часов утра вышли из РОВД, тот предложил подвезти переводчицу и Романа домой и, хотя Роман уверял, что доберется на такси, все-таки усадил его в свою машину. После этого Роман установил в банковском приложении ежемесячный платеж в адрес организации, приславшей Квоту, и записал его телефон на случай нового задержания. Потом случилась история с наркологией, потом с сектой, потом с Ириной любовью, стало ни до чего… Но телефон Квоты у него сохранился, и Роман позвонил ему сразу, как только Соня вошла в подъезд, чтобы проводить Сережу в квартиру. Ему повезло: Квота возвращался с работы домой и сказал, что приедет.

Это действительно было везением: в РОВД, ссылаясь на ковидный карантин, пустили только адвоката, и то лишь благодаря его настойчивости. Соня и Роман остались за забором, таким высоким, что окруженное им отделение полиции напоминало осажденную крепость.

– Не волнуйтесь, Соня, – сказал Роман. – Это хороший адвокат, он в правозащитной организации работает.

– Почему вы решили, что нужен правозащитник?

Он расслышал в ее голосе что-то странное – слишком резкое, нервное, быть может. Это его встревожило.

– Потому что Алеся медсестра, а не карманница, – сказал Роман. – Ее задержание не может быть обоснованным.

Он постарался, чтобы тревога не слышалась в его голосе даже отзвуком. Неизвестно, показалось ли это Соне убедительным, но она перестала нервно ходить вдоль ограды.