Песчаная роза

– Невыносима беспомощность перед злом. И бессильная ярость невыносима, – сказала Соня. И, почувствовав, наверное, что он вздрогнул, спросила: – Я вас обидела?

– Нет. – Голос, хоть и хриплый, наконец вернулся к нему. – Полчаса назад я подумал то же. Теми же словами.

Она отодвинулась. Он опустил руки. Его самого била дрожь. Но лишь внутри, так, что Соня не могла этого заметить. Тем более что она отвернулась к окну.

Вышли из такси у ее дома. Соня посмотрела вверх и сказала:

– Забыла окно закрыть. Хорошо, что от ветра не разбилось. Но комнату дождем залило, наверное.

Окно на третьем этаже действительно было распахнуто.

– Проводить вас до квартиры? – спросил Роман.

– Нет, спасибо. – Она покачала головой. Волосы упали ей на лоб, глаза скрылись за их мокрыми линиями. – Вы и так уже столько времени на нас потратили. – И напомнила: – Пришлите мне счет в любой мессенджер. У вас ведь есть мой телефон.

Он кивнул. Соня быстро коснулась его плеча и вошла в подъезд. Ему показалось, что его подошвы приросли к тротуару.

– Уважаемый, э! – Таксист высунулся из окошка. – Поездку закрываю? Или дальше едем?

Роман оторвал ноги от асфальта и пошел к машине. Сделав несколько шагов, остановился.

– Поезжайте, – сказал он. – Я пешком пойду.

– Дождь опять будет, – заметил таксист. – Ну, как хочешь.

Машина уехала. Роман пошел по переулку к Патриаршим. Каждый шаг давался ему таким усилием, как будто он впервые поднялся сейчас с больничной койки после месяца неподвижности. Или будто молния его ударила. Или… Он не понимал, что с ним происходит. Переулок был пуст. Из-за грозы, да, из-за дождя. Он обернулся и поднял голову – окно на третьем этаже было уже закрыто.

Ира однажды сказала ему:

– Ты про германцев каких-то думаешь, они тебе нужны. А живой человек не нужен вообще. Ну, заботишься, да. Как курица. Но я-то не цыпленок!

Она даже не сказала это, а выкрикнула в пьяной запальчивости. Он уже понимал, что, когда она в таком состоянии, на ее слова не только не стоит обращать внимания – нет смысла даже вслушиваться в них. И почему вдруг вспомнил Иру сейчас?

Грома не было – молния разорвала светлое городское небо неожиданно. И так же – неожиданно, яростно – разорвала его мысли догадка…

«Она живая была. Живая! Чего-то хотела, о чем-то мечтала, чем-то мучилась. А я ее взял, как… Как вагину из секс-шопа! Мне плевать было, как она живет, чем живет, да я вообще не думал, что она как-то живет! Мне ее хватало в постели, и я не понимал, чем она недовольна, уверен был, что ей того же должно хватать, и… И всё».

Дождь хлынул весь сразу, обрушился, как водопад. Он стоял под холодной лавиной, и слезы, льющиеся по его лицу, не были видны никому, и рыдания никому не были слышны в сплошном могучем гуле.

Глава 29

Поезд пришел в Минск ранним утром. Выйдя на привокзальную площадь, Ксения остановилась. Куда идти, она понятия не имела. Можно было бы обратиться в справочный стол, но она не знала ни года рождения, ни даже фамилии Вероники. Правда, тот день, когда впервые ее увидела, запомнился в мельчайших деталях, поэтому запомнилось, как Сергей сказал: «Здравствуйте, Вероника Францевна». Но вряд ли по одному только имени-отчеству сообщают домашний адрес в справочном столе.

Адрес больницы, в которой работала Вероника, тоже был ей неизвестен. Ксению привезли туда ночью без сознания, а когда наутро Сергей приехал за ней, то, хотя сознание уже вернулось, она меньше всего думала о местоположении больницы, из которой он увез ее на извозчичьей пролетке. Но память, безотчетно внимательная к подробностям, словно наяву показала ей сейчас, как, выйдя тогда с ним на улицу, она оглянулась на табличку «1-я Советская больница». И голые ветки ноябрьских деревьев за окном палаты вспомнились тоже, и как женщина с соседней койки рассказывала тонким надрывным голосом, какие до большевиков в больничном саду яблони были, какой урожай давали и как с его продажи все деньги на больницу шли.

Конечно, за десять лет все могло измениться более чем полностью. Но ведь больница едва ли закрылась… Ксения подошла к газетному киоску и спросила немолодую киоскершу, как пройти в Первую Советскую больницу.

– Которая на Ленина? – переспросила киоскерша. – Так она Третья городская теперь. А Ленина улица раньше Губернаторская была. Свекру моему когда-то грыжу там зашивали, – добавила она, хотя об этом Ксения не спрашивала.

Киоскерша объяснила, как доехать до больницы – на трамвае, потом пешком, но идти недалеко. Подойдя к трамвайной остановке, Ксения вспомнила, что по этой же улице они с Сергеем ехали с вокзала десять лет назад, только тогда здесь ходила конка. Память вела себя с нею в точности как словоохотливая киоскерша – забрасывала ненужными сведениями.

В больничной регистратуре к ее вопросу тоже отнеслись с расположением. Вообще, люди в Минске показались ей более доброжелательными, чем в Москве. Конечно, не великое прозрение, что чем больше город, тем менее открыты горожане, но Ксения подумала, что в отношении Москвы и Минска дело, может быть, не только в размерах этих городов.