Пески Марса. [Перевод (полный) Н.И. Яньков]

— Это только объясняет, почему она тогда продавалась. Но не отвечает на другой вопрос. — Она все еще довольно популярна, и я думаю, что марсианская колония сделала несколько копий, несмотря на описания Марса, который никогда не существовал вне моего воображения.

— Я объясняю это блестящей рекламой твоего издателя, твоим имиджем, который ты сумел сохранить в глазах общественности, и — вполне возможно — тем фактом, что это лучшая вещь, которую ты когда-либо написал. Более того, как сказал бы Мак, ей удалось запечатлеть дух 70-х годов, это придает ей сейчас особую ценность.

— Хм, — сказал Гибсон, обдумывая ситуацию.

Некоторое время он молчал, потом его лицо расплылось в улыбке, и он начал смеяться.

— Ну, поделись своей шуткой. Что тут смешного?

— Мне стало интересно, что бы подумал Герберт Уэллс, если бы узнал, что в один прекрасный день двое мужчин будут обсуждать его рассказы на полпути между Землей и Марсом.

— Не преувеличивай, — усмехнулся Норден. — Пока что мы прошли только треть пути.

Было уже далеко за полночь, когда Гибсон внезапно очнулся от сна без сновидений. Его потревожил шум похожий на далекий взрыв, где-то далеко в недрах корабля. Сел в темноте, натянув широкие эластичные ленты, удерживающие его на кровати. В иллюминаторе виднелся лишь слабый отблеск звездного света, потому что его каюта находилась на ночной стороне лайнера. Он слушал, приоткрыв рот, задерживая дыхание, чтобы уловить самый слабый шепот.

Ночью «Арес» издавал много звуков, и Гибсон различал их все. Корабль был жив, а молчание означало бы смерть всех, кто находился на борту. Ободряюще звучало неспешное дыхание воздушных насосов, приводящих в движение искусственные пассаты этой крошечной планеты. На этом слабом, но непрерывном фоне слышались другие — прерывистые звуки: редкое «жужжание» моторов, выполняющих какую-то таинственную, автоматическую задачу, «тиканье», через каждые тридцать секунд, электрических часов, а иногда звук воды водопроводной системы. Конечно, ничто из этого не могло разбудить его, потому что они были так же хорошо знакомы, как биение его собственного сердца.

Все еще наполовину проснувшись, Гибсон приник к двери и некоторое время прослушивал коридор. Все было совершенно спокойно,  видимо он был единственным проснувшимся. Какое-то мгновение он раздумывал, не позвонить ли Нордену, но потом передумал. Может быть, ему что-нибудь приснилось, а может быть, шум был вызван каким-то оборудованием, которое раньше не работало и вдруг включилось.

Он уже лежал в постели, когда ему вдруг пришла в голову мысль. Неужели шум был далеко? Таково было его первое впечатление, но ведь шуметь могло и рядом. В любом случае это не имело значения. Гибсон обладал полной и трогательной верой в приборы корабля. Если бы что-то действительно пошло не так, автоматическая сигнализация предупредила бы всех. Она была испытана несколько раз  и ее было достаточно, чтобы пробудить мертвых. Он заснул, уверенный, что его покой охраняют с неослабевающей бдительностью.

Он был совершенно не прав, хотя ему и не суждено было узнать об этом, и к утру он уже забыл обо всем случившемся.

Камера вылетела из потрясенного Зала Совета, следуя за похоронным кортежем вверх по бесконечно вьющейся лестнице, а затем на продуваемые ветром зубчатые стены над морем. Музыка рыдала в тишине, на мгновение камера запечатлела скорбные фигуры с их трагической ношей на фоне заходящего солнца, неподвижные, — на крепостных валах Элисинора.[14]

— Спокойной ночи, милый принц…   

Действие закончилось.

Внезапно в крошечном театре зажегся свет, и до датского государства оказалось четыре столетия и пятьдесят миллионов километров. Неохотно Гибсон заставил себя собраться с мыслями. Вернувшись в настоящее, он вырвался на свободу от магии, которая держала его в плену. Интересно, подумал он, как отнесся бы Шекспир к этому толкованию, которое так же не тронуто временем, как и еще более древнее великолепие бессмертной поэзии? А главное, как бы отнесся к этому фантастическому театру с его хрупкими опорами, с его решетчатыми сиденьями, опасно парящими в воздухе?

— Очень жаль, — сказал доктор Скотт, когда публика из шести человек очутилась в коридоре, — что у нас никогда не будет такой прекрасной коллекции фильмов, как сейчас. Эта партия предназначена для Центральной марсианской библиотеки, и мы не сможем ее прикарманить.

— А что на очереди? — спросил Гибсон.

— Мы еще не решили. Это или современный мюзикл, или мы можем продолжить классику и поставить «Унесенные ветром».

— Мой дедушка всегда был в восторге от «Унесенных ветром», и я хотел бы посмотреть, поскольку у нас есть такая возможность, — попросил Джимми Спенсер.

— Очень хорошо, — ответил Скотт. — Я передам это дело в «Комитет по развлечениям» и посмотрю, можно ли это устроить.

Поскольку этот комитет состоял из Скотта и никого другого, эти переговоры, по-видимому, должны были быть успешными.

Норден, погруженный в свои мысли с самого окончания фильма, обратился к Гибсону:

— Кстати, Мартин, помнишь, как ты уговаривал меня отпустить тебя в скафандре?