Пески Марса. [Перевод (полный) Н.И. Яньков]

Шли последние недели полета, Гибсон чувствовал неизбежное разочарование и ослабление интереса, думалось что все волнения путешествия закончились и ничего больше не случится, до тех пор, пока они не выйдут на орбиту Марса. Тянулась череда серых будней. Светлым пятном на их фоне стало (и запомнилось Гибсону) утро, когда он окончательно потерял Землю. День за днем она приближалась к огромным жемчужным крыльям короны, словно собираясь сжечь все миллионы грешников в погребальном костре Солнца. Однажды вечером она все еще была видна в телескоп — крошечная искорка, храбро сверкающая на фоне того великолепия, которое вскоре должно было ее поглотить. Гибсон думал, что утром она все еще будет видна, но ночью какой-то колоссальный взрыв отбросил корону на полмиллиона километров дальше в космос, и Земля затерялась в этой раскаленной завесе.

Пройдет еще неделя, прежде чем она снова появится, и за это время мир Гибсона изменится больше, чем он мог себе представить.  

Если бы кто-нибудь спросил Джимми Спенсера, что он думает о Гибсоне, этот молодой человек дал бы совершенно разные ответы на разных этапах путешествия. Поначалу он был совершенно ошеломлен своим выдающимся товарищем по кораблю, но эта стадия очень быстро прошла. Надо отдать должное Гибсону, он был совершенно свободен от снобизма и никогда не злоупотреблял своим привилегированным положением на борту «Ареса». Таким образом, с точки зрения Джимми, он был более доступен для общения, чем остальные обитатели лайнера — ведь все они были в какой-то степени его начальством.

Когда Гибсон начал всерьез интересоваться астронавтикой, Джимми виделся с ним вплотную раз или два в неделю и старался оценить его. Это было совсем не просто, потому что Гибсон не был всегда одним и тем же. Бывали времена, когда он был внимательным, чутким и легким в общении. Однако бывали и другие случаи, когда он был настолько раздражителен и угрюм, что его легко можно было назвать человеком на «Аресе», которого больше всего следовало избегать.

Что думает о нем Гибсон, Джимми так и не понял. Иногда у него возникало неприятное ощущение, что автор рассматривает его исключительно как сырой материал для творчества, который когда-нибудь может пригодиться, а может и не пригодиться. У большинства людей, которые знали Гибсона, было такое же чувство, и большинство из них были правы. Но он не лез бесцеремонно  к Джимми в душу , так что никаких реальных оснований для этих подозрений не было.

Еще одной загадочной чертой Гибсона были его технические познания. Когда Джимми только начинал свои «вечерние уроки», как все их называли, он полагал, что Гибсон просто стремится избежать вопиющих ошибок в материале, передаваемом на Землю, и не слишком интересуется астронавтикой как таковой. Вскоре однако стало ясно, что это далеко не так. Гибсон отчаянно старался овладеть трудными для изучения отраслями науки и требовал объяснения математических выкладок, что порой оказывалось Джимми не под силу. Старик, должно быть, когда-то обладал изрядной долей технических знаний, фрагменты которых еще сохранились у него в голове. Откуда у него эти знания он никогда не упоминал, и не давал никаких объяснений своим попыткам, овладеть научными идеями, слишком продвинутыми для него.

Следовали неоднократные неудачи.  Огорчение Гибсона после этих неудач было настолько сильным, что Джимми очень жалел его — за исключением тех случаев, когда его ученик раздражался и проявлял склонность обвинить своего учителя. Происходил обмен короткими невежливыми репликами, Джимми собирал свои книги, и урок не возобновлялся, пока Гибсон не извинялся.

Иногда Гибсон принимал эти неудачи с юмористической покорностью и просто менял тему разговора. Он рассказывал о своих приключениях в странных литературных джунглях, в которых жил, — мире странных и часто плотоядных зверей, чье поведение Джимми находил весьма увлекательным. Гибсон был хорошим рассказчиком, со склонностью разжигать скандалы и подрывать репутации. Он делал это без всякого злого умысла, и некоторые истории, которые он рассказывал Джимми о выдающихся личностях, шокировали этого несколько прямолинейного юношу. Любопытным фактом было то, что люди, которых Гибсон так охотно препарировал, часто оказывались ему самыми близкими друзьями. Это было нечто такое, что Джимми очень трудно было понять.

И все же, несмотря на все эти знания о Гибсоне, Джимми довольно охотно заговорил, когда пришло время.

Один из их уроков разбился о риф дифференциальных уравнений, и им ничего не оставалось, как покинуть корабль. Гибсон был в одном из своих приятных настроений, он со вздохом закрыл книги, повернулся к Джимми и небрежно заметил:

— Ты никогда ничего не рассказывал мне о себе, Джимми. Кстати, из какой ты части Англии?

— Кембридж — по крайней мере, там я родился.

— Когда-то, двадцать лет назад, я знал Кембридж довольно хорошо. Сейчас ты там живешь?

— Нет, когда  мне было около шести мои переехали в Лидс. С тех пор там.

— А что заставило тебя заняться астронавтикой?