Пески Марса. [Перевод (полный) Н.И. Яньков]

Так уж вышло, что Джимми был очень занят. Но он знал, что с Гибсоном что-то не так, и понимал, что старик нуждается в его обществе. Поэтому Джимми сел на скамью у иллюминатора, и вскоре узнал столько правды о них обоих, сколько Гибсон счел нужным.

— Я хочу сказать тебе кое-что, Джимми, — начал Гибсон, — это известно не многим. Не перебивай меня и не задавай никаких вопросов — пока я не закончу.

 — Когда я был немного моложе тебя, то хотел стать инженером. В те дни я был довольно способным парнем и мне не составило труда поступить в колледж, сдав обычные экзамены. Так как я не определился чем хочу заниматься, то поступил на пятилетний курс общей инженерной физики. На первом курсе у меня получалось довольно неплохо, что давало чувство превосходства и поощряло к дальнейшим успехам. На втором курсе успехи были не столь блестящи, но все же выделялись из среднего уровня. А на третьем курсе я влюбился. Это было не в первый раз, но было по-настоящему.

Влюбленность, пока ты учишься в колледже, может по разному повлиять на твою судьбу. Если это всего лишь легкий флирт, то об этом вообще говорить не стоит. Но если это действительно серьезно, то есть два варианта. Первый — это может быть стимулом показать себя лучше других парней, выявить в тебе все лучшее.   Второй — ты совершено потеряешь голову от любви, ничто другое для тебя не будет иметь значения и забросишь учебу совершенно — это и случилось со мной. Осенью предстояла переэкзаменовка.

Гибсон погрузился в задумчивое молчание, и Джимми украдкой взглянул на него, тот сидел в темноте в нескольких футах от него. Они находились на ночной стороне корабля, свет в галерее был слабым, так что можно было видеть звезды в их неоспоримом великолепии. Созвездие Льва было прямо перед ними, и там, в самом его сердце, находилась их цель, сверкающая рубиновым цветом. Марс был самым ярким из всех небесных тел, и его диск уже был виден невооруженным глазом. 

Румянец на лице, придавал Гибсону здоровый, даже веселый вид, совершенно не соответствующий его чувствам.

А правда ли, думал Гибсон, что человек никогда ничего не забывает? Теперь ему казалось, что так оно и есть. Он видел, так же ясно, как и двадцать лет назад, сообщение, прикрепленное на доске объявлений факультета: «декан инженерного факультета желает видеть мистера Гибсона в своем кабинете в 3.00». Ему пришлось ждать, конечно, до 3.15. Перед глазами опять была опрятная комната с аккуратными папками и рядами книг, секретарша декана, сидевшая в углу за своей пишущей машинкой и делавшая вид, что не слушает. Возможно, она не притворялась (пришло ему в голову сейчас), ведь ей часто приходилось присутствовать при таких сценах.  

Ему было бы легче, если бы декан был саркастичен, холодно отчужден, или даже кричал.  Гибсон любил и уважал декана, несмотря на все его утонченные манеры и  въедливый педантизм, а теперь он подвел его, и от этого страдал еще сильнее. В тоне декана было больше горя, чем в гнева. Он дал Гибсону еще один шанс. Но так случилось что Гибсон им не воспользовался.

Больше всего его расстраивало тогда то (хотя ему было стыдно в этом признаться), что Кэтлин хорошо сдала экзамены. Когда его результаты были опубликованы, Гибсон избегал ее в течение нескольких дней, а когда они встретились снова, он уже считал ее причиной своей неудачи. Теперь он видел это ясно. Но неужели он действительно был влюблен, если готов был пожертвовать Кэтлин ради собственного самоуважения? Ведь именно к этому все и шло: он пытался переложить вину на нее.

Остальное было неизбежно. Эта ссора во время их последней велосипедной прогулки в деревню, их возвращение разными маршрутами. Письма, которые не были вскрыты — и прежде всего письма, которые не были написаны. Неудачная попытка встретиться, для того, чтобы попрощаться, в последний день его пребывания в Кембридже. Записка не дошла до Кэтлин вовремя, и хотя он ждал до последней минуты, она так и не пришла. Переполненный поезд, битком набитый ликующими студентами, шумно отъехал от станции, оставив позади Кембридж и Кэтлин. Он никогда больше их не видел.

Не было никакой необходимости рассказывать Джимми о последовавших за этим мрачных летних месяцах. Он никогда не поймет, что означают эти слова: «у меня был нервный срыв, и мне посоветовали не возвращаться в колледж.»  

Доктор Эванс очень хорошо его подлатал, и он всегда будет благодарен за это. Именно Эванс убедил его заняться писательством во время выздоровления, и результаты удивили их обоих. Многие ли знают, что его первый роман был посвящен психоаналитику?  (Много позднее он узнал, что Рахманинов сделал то же самое с «Концертом до минор»).

 Эванс дал ему новую личность и призвание, с помощью которых он смог вернуть уверенность в себе. Но вот утраченное будущее…

Всю свою жизнь Гибсон будет завидовать людям, которые закончили то, что он только начал — людям, которые могут поставить после своего имени обозначение научной степени и квалификации, чего у него никогда не будет. Людям работающим в областях, где он может быть только зрителем.