Песнь Бернадетте. Черная месса

Леонид поднял глаза. Он проходил мимо фасада паркового отеля Хитцинга, где жила доктор Вормзер. Балконы, увитые диким виноградом разных оттенков красного цвета, весело приветствовали его. Должно быть, приятно тут жить сейчас, в октябре. Окна выходят на парк дворца Шёнбрунн, справа – на Тиргартен, слева – на так называемый «кавалерский каблук» бывшего императорского замка. Перед входом в отель Леонид остановился. Было часов десять. Конечно, не то время, когда хорошо воспитанный мужчина позволил бы себе навестить почти незнакомую даму… Войти! Объявить о себе! Без долгих размышлений импровизировать!.. Из дверей вышел господин из дирекции и почтительно поздоровался с заведующим отделом министерства. Боже мой, неужели нельзя пройти мимо незамеченным?

Леонид пробежал в парк замка. Его не беспокоило, что сегодня он опаздывает и министр, возможно, о нем уже спрашивал. Аллея между иссеченными барочными стенами тисов извивалась до бесконечности, уходя вдаль в искаженной перспективе. Где-то там, в туманной пустоте, висела Глориетта[119], архитектурное астральное тело, призрак торжественных врат славы, который, не связанный с лишенной чар землей, будто бы открывал путь на благоустроенное небо старого режима. Вокруг, над пылью и пеленками грудных младенцев, пахло увядающими цветами. Мимо Леонида длинными колоннами катились детские коляски. Матери и бонны вели за руки падающих и поднимающихся плачущих трех- и четырехлетних детей. Леонид видел, что в колясках все младенцы похожи друг на друга сжатыми кулачками, выпяченными губами и глубоким детским сном; их легко можно было перепутать.

Сделав сотню шагов, Леонид бухнулся на скамейку. В этот момент сквозь облака струйкой пробились солнечные лучи и обрызгали газон мелкими крапинками света. Пожалуй, он переоценил всю эту историю. Возможно, «молодой человек» Веры – не его сын. Pater semper incertus est[120], по определению римского права. Верификация его сына зависит не только от Веры, но и от него самого. В любом суде можно оспорить его отцовство. Леонид взглянул на своего спящего на скамейке соседа. Какой-то старый господин. Собственно, не старый господин, а просто старик. Потертый котелок и допотопный высокий воротник выдавали одну из жертв эпохи, знававшую лучшие дни, если угодно употребить эту безжалостную фразу. Может, давно потерявший место камердинер. Узловатые руки старика, будто укоряя кого-то, тяжело лежали на его тощих ляжках. Никогда еще Леонид не видел таких спящих, как его сосед. Рот приоткрыт, видна дыра на месте выпавшего зуба, дыхание незаметно. На неухоженном лице глубокие морщины и складки кругами сходились к глазам – точно горные тропы, борозды в известняке, подъездные дороги жизни, засыпанные и заросшие в покинутой стране. Полная неподвижность. Но будто внутрь повернутые глаза образовывали две затененные песочные ямы, в которых все заканчивалось. От смерти этот сон невыгодно отличался тем, что сохранял еще слабые судороги и спазмы страха, неописуемую вялую оборону…

Леонид вскочил и пошел было по аллее. Он сделал лишь несколько шагов, и тут заковылявший за ним старик забормотал:

– Господин барон, покорнейше прошу, уже три дня нечем согреться…

– Сколько вам лет? – осведомился заведующий отделом у этого сновидца, чьи глаза и в бодрствовании казались двумя пустыми сухими ямами.

– Пятьдесят один год, господин граф, – сказал старик жалобно, будто выдавая такой запредельный возраст, в котором, по справедливости, нельзя рассчитывать на поддержку.

Леонид вынул из кармана крупную купюру, подал ее потерпевшему крушение старику и больше не оглядывался.

Пятьдесят один год! Он не ослышался. Он только что встретил своего двойника, брата-близнеца, другую возможность своей жизни, от которой ускользнул лишь на волосок. Пятьдесят лет назад везли по аллеям этого парка двух младенцев – старого засоню и его, Леонида, похожих друг на друга до неразличимости. Но он, Леон, все еще красавчик, в хорошо выглаженном красивом костюме, с ухоженной бородкой, безупречно чистый, образцовый мужчина, бодрый и подтянутый. На его гладком лице дороги жизни не засыпаны и не пусты – по ним весело путешествуют. На этом лице сменяли друг друга всевозможные улыбки: приветливая, насмешливая, вымученная, веселая и лживая – самых разных оттенков. Он спал не на скамейке парка прерывистым агонизирующим сном, а здоровым спокойным сном каждую ночь под защитой широкой французской кровати. Чья невидимая рука спасла его, домашнего учителя у Вормзеров, облаченного в треснувшие штаны, от неминуемой гибели и вместо него столкнула в бездну другого? Теперь он не считал счастье и успех своей заслугой, плодом собственных талантов. Лицо старика-погодка показало бездну, предназначенную и ему самому, и другому, – бездну, от которой уберегла его та же необъяснимая несправедливость.