Песнь Бернадетте. Черная месса

– Если ты не против, радость моя, посиди за столом еще немного. Не пугайся; кое-что гнетет мою душу много лет. До сегодняшнего дня мне просто не хватало мужества; ты знаешь меня, Амелия, – я вытерплю все, кроме скандала, бури чувств, катастрофы; я не могу видеть, как ты страдаешь… Я люблю тебя так же, как любил всегда, и всегда любил тебя так, как люблю сейчас. Хотя я – ты знаешь! – избегаю патетики, наш брак – святое в моей жизни. Надеюсь, что я в своей любви к тебе допускал мало ошибок. Собственно, есть одна-единственная большая вина. В твоей воле наказать меня, жестоко наказать. Я на все готов, любимая Амелия, я безропотно склоняюсь перед твоим приговором, я сделаю все – то есть покину твой дом, если ты этого потребуешь, и где-нибудь поблизости от тебя найду себе квартирку. Но прошу тебя, прежде чем судить, подумай о том, что я провинился перед тобой восемнадцать лет назад, что ни одна клеточка наших тел и ни одно движение наших душ не остались такими же, какими были тогда. Я не хочу ничего приукрашивать, но я знаю теперь, что во время нашей злосчастной разлуки я не то чтобы обманул тебя, а скорее поступил по дьявольскому принуждению. Поверь мне! Разве наш долгий счастливый брак – не живое тому доказательство? Ты знаешь, что через пять-шесть лет, если ты этого захочешь, мы отпразднуем серебряную свадьбу? К сожалению, по неопытности моей то заблуждение имело последствия. У меня есть сын, юноша семнадцати лет. Я узнал об этом только сегодня. Клянусь тебе! Пожалуйста, ни одного необдуманного слова теперь, Амелия, не решай ничего поспешно, в гневе. Сейчас я выйду из комнаты. Оставлю тебя одну. Чтобы ты могла спокойно подумать. Что бы ты ни решила насчет меня, я буду заботиться о сыне…

Нет, не то! Изнеженно и жалостливо. Я должен говорить короче, грубее, по-мужски, без обиняков, без ловушек, не как трус, не как нищий, не так сентиментально. Снова и снова всплывает во мне эта старая отвратительная сентиментальность! Амелия мне не поверит, она жестоко накажет меня изгнанием, а я, избалованный, капризный, привыкший к комфорту, безнадежно и целиком завишу от ее денег. Она, слава богу, не может вообразить, каким обездоленным я чувствовал бы себя вне нашего дома, без двух автомобилей, без прислуги, изысканной пищи, гостей, путешествий, – а без этой чертовой, милой мне суеты мне было бы не по себе.

Леонид искал для своей исповеди новую, лаконичную форму. Не удалось. Сочинив уже четвертый вариант, он в ярости стукнул кулаком по столу. Оправдывать пылкую страсть чиновника, все обосновывать! Разве настоящая жизнь – не в непредвиденном, не в мгновенной интуиции? Разве он, забыв об этом за пятьдесят лет, испорченный успехом и благополучием, не может теперь жить по-настоящему? Постучался секретарь. Одиннадцать часов. Пора. Леонид раздраженно, рывком схватил папку, вышел из кабинета и шумно зашагал к владениям министра по длинным коридорам старого дворца и вниз по великолепной лестнице.

Красный салон был небольшой затхлой комнатой, которую почти целиком занимал покрытый зеленым сукном стол для заседаний. Здесь обычно проводились совещания в узком кругу. Четверо уже собрались. Леонид поздоровался, выдав свою восторженно-насмешливую улыбку. За столом сидел прежде всего «председательствующий» Ярослав Скутеки, мужчина за шестьдесят, – единственный, кто по чину стоял выше Леонида. В старомодном сюртуке, с острой и седой, отливающей металлом бородкой, с красными обветренными руками и жестким выговором, Скутеки был полной противоположностью заведующему отделом, моднику и позеру. Он темпераментно рассказывал двум молодым советникам министерства и рыжему профессору Шуммереру, как замечательно провел в этом году летний отпуск – вместе с семьей «в семь голов», как он всегда подчеркивал.

– У прекраснейшего озера в стране, заметьте, у величественного горного массива, заметьте, местечко – будто ларец с драгоценностями, без элегантности, но сок и сила, купание на пляже, танцевальные площадки для веселой молодежи, автобусы по всем направлениям, заметьте, красивые аллеи для прогулок больных подагрой и грудной жабой. Три лучшие комнаты в гостинице; никакой роскоши, но вода – когда угодно, горячая и холодная… и все, что нужно. О цене господа сроду не догадаются. Всего пять шиллингов за каждого! Еда, заметьте, великолепная; днем – три блюда, вечером – четыре. Слышите? Суп, закуска, жаркое с двумя овощными гарнирами, десерт, сыр и фрукты – все приготовлено на масле или хорошем жире, честное слово, я не преувеличиваю…