Песнь моряка

Сперва она подумала сквозь сон: вдруг это легендарный фейерверк любви наконец-то осветил ее жизнь, – но выходило слишком банально, чтобы быть правдой, и годилось разве только для дамских романов издательства «Арлекин». Вторая мысль была, не напоил ли ее чем-то Саллас. Чуть-чуть «Фиолетового тумана» в пластиковом стакане? Проще простого. Но она быстро отвергла это объяснение как еще большую химеру, чем первое. У Айзека Салласа столько же поводов поить ее какой-нибудь ерундой и укладывать в койку, что и у любви освещать ее жизнь дискотекой на потолке. В конце концов она остановилась на версии, что это большая солнечная буря, которую предсказывали метеорологи, устраивает посреди лета северные сияния – скопления заряженных частиц направляются магнитным потоком с полюса и проецируются на экран земной атмосферы, как в кинескопах старых телевизоров. Холодный огонь возбужденных атомов. Он, должно быть, отражается от ребристого зеркала перламутрового двора Салласа и сквозь окно проходит в трейлер.

Она где-то читала, что атомы кислорода порождают красное, желтое и аквамариново-зеленое свечение, из азота получается фиолетовое, неоново-синее, а еще эти томные капли электрического лайма. Стало даже немного обидно от такой малоромантичной разгадки – всего-то возбужденные атомы в унылых физических сферах. Тогда она припомнила другую, более классическую интерпретацию. За секунду до того, как сон, качнувшись низко, потребовал ее к себе, она вспомнила лекцию по мифологии, прослушанную в университете Сан-Франциско. Согласно фольклору викингов, северное сияние – это игра света на золотых щитах воинственных валькирий, которые сопровождают души героев, направляющихся по небесам и радужному мосту в Валгаллу, где их ждет награда за доблесть. Ах, классика! Куда лучше, чем фиолетовые пилюли или арлекинские фантазии, и уж точно лучше холодных физических фактов из верхних слоев атмосферы. И правдивее – в своем первобытном мифическом смысле, в каком мир, увиденный Сезанном, правдивее мира Уайета или мир Поллока – мира Пикассо, Шагал – Хоппера… пока истошный крик, прорвавшись сквозь мечтательную дрему, разом не опроверг все теории – физические, фантастические, романтические, мифические:

– И-и-и-и… Божечки, я же говорила! Они сожгли папину бойню!

20. Берегись, дерьмо, идет воздуходув

Ее прозвали – ибо она сполна была наделена душераздирающим шармом худенькой сиротки из старых черно-белых (мне нечем платить за комнату – но вы должны платить за комнату) мелодрам, – ее прозвали Нелл.

Она была средней сестрой Шулы – той самой, которую дядя Айзек убеждал: ну конечно, они будут с тобой играть. Ей было шесть лет от роду, и ее настоящее имя представляло собой месиво из гласных, гортанных и фрикативных звуков, завязывавшее узлом самый изворотливый язык даже дома. Что до значения этого имени, то его не понимала даже она сама – что-то про мелкую камбалу, кольчатых червей и опоздания к церковной службе, чем-то как-то вместе соединенных. Так что Люди Кино звали ее Нелл, ну и ладно – на самом деле какая разница.

Кроме уютной комнаты в мотеле, Люди Кино предоставили ей и ее родичам нечто вроде комнаты ожидания для кинозвезд – часть пустого крыла на втором этаже старого консервного завода. Комнату называли «артистической уборной», хотя ничего артистического там не было. Просто большой деревянный зал, ободранный и некрашеный. Никакой обшивки поверх старых сосновых досок на полу, никаких панелей на стенах. Трубы и провода торчали из рваных щелей, как вены и сухожилия из освежеванного тюленя. Но никто из родичей не жаловался. Здесь были ванная, плита и полный буфет еды. Здесь был большой уютный угол с раскладушками, чтобы спать или смотреть по телевизору мыльные оперы. Здесь были видеопокер и блэкджек. Здесь им было куда удобнее, чем дома. Там они тоже жили в деревянном доме, которое мужчины племени построили своими руками, чтобы сохранить статус аборигенов и прилагаемые к нему гранты ООН. Но люди Нелл были не очень хорошими плотниками. Они больше привыкли к снегу.