Песнь моряка

Рваная синева над головой начала наконец терять свет, становясь все более фиолетовой. По-прежнему никакое свечение не указывало, где садится солнце. Ветер с моря был единственным ориентиром, если только он не поменял направление. Он совершенно точно становился все сильнее и свирепее. По оценке Айка, шестьдесят или семьдесят узлов, но он мог ошибиться чуть ли не наполовину, причем в любую сторону. Этот ураган не походил ни на один из известных ему ветров – слишком ровный и одновременно слишком жестокий. Он верещал над самой водой, как конвейерная лента на консервном заводе, разогнанная до маниакальной скорости. Сквозь тонкую ярость кое-где даже проглядывали звезды.

Темнота стояла уже долго, когда Айк включил фонарь, чтобы посмотреть на часы: они показывали десять тридцать утра вчерашнего дня, и секундная стрелка крутилась как сумасшедшая в противоположную сторону. Как игла компаса. Наверное, не так уж трудно вычислить правильное время, уверил он себя. Плюс с минусом обменялись резиденциями, точно богатые менеджеры из Нью-Йорка и Майами. Он вспомнил, как Джинни объясняла ему принцип изменения полярности согласно китайской Книге Перемен. Линии ян стремятся получить все больше и больше ян, а линии инь все больше и больше инь, пока они не поменяются местами, подчиняясь закону равновесия. Треск – и в зазеркалье. Тотемный столб переворачивается, тот, кто был внизу, оказывается наверху. И этот переход происходит практически мгновенно. Нет места для постепенности между плюсом и минусом, утверждением и отрицанием, верхом и низом. Нет времени для постепенности, или для проверки, или для суда – особенно для того мускулистого ветхозаветного суда, которым пытался торговать Гринер. Никакой карающей десницы с небес. Нет, это просто отладка небольшого сбоя, который нужно периодически исправлять. Простое безличное физическое явление. М-да? Почему я тогда воспринимаю его так лично?

Ответом ему был тонкий визг ветра. Айк снова вытянулся под сиденьем, подальше от этого воя. Не считая обдирающей жажды, ему было вполне удобно. Дно лодки высохло, как и одежда. Каждые несколько минут он менял рулевую ногу и держал корму точно по ветру. Если ураган не поменял направление, лодка двигалась к берегу, хотя, скорее всего, немного в сторону. Тут ничего не поделаешь. Идти против такого ветра, особенно задом наперед, было бы пустой тратой бензина. Оставалось только держаться этого курса, пока не взойдет луна или не наступит день.

Перед самым рассветом он услыхал пустой кашель мотора и стащил с лица защитную шерстяную маску. Быстро раскрутил синие провода. Мотор продолжал кашлять. Черт. Значит, синие работали только для зажигания. Их нужно было раскрутить сразу после того, как мотор завелся. За это время соленоид, наверное, уже изжарился. Надо срочно добавить в бак бензин – до того, как мотор окончательно заглохнет! Зажав фонарь зубами, Айк умудрился капнуть в бак достаточно топлива, чтобы спасти умирающий двигатель. Затем сделал воронку из морского якоря и вылил в бак все, что оставалось в канистре. Ветер был таким сухим и холодным, что Айк не почувствовал запаха бензина, пока не повалился обратно на дно плота.

Когда мрачная простыня нового дня начала расстилаться в воздухе, Айк расслабил парку, стащил с лица кристаллизованную шерсть и огляделся. Не изменилось почти ничего: ветер все так же обстреливал воду испепеляющим ледяным огнем. Мотор все так же взбивал ее на скрипучем реверсе. Вид с каждой из четырех сторон открывался такой же, как и с трех других.

– Ладно, – сказал Айк рассвету. – Дальше что?

Он посмотрел на часы. Они утверждали, что день все еще вчерашний (то есть уже позавчерашний), секундная стрелка остановилась. Он подумал было снять бесполезный хронометр и бросить в зубы ветру, просто чтобы показать характер. Но вдруг придет время, когда ему понадобятся эти часы (время придет, а то) для наживки или обмена? Он снова натянул на лицо шапку, лег на дно и принялся смотреть сквозь хрустальное плетение на этот чертов рассвет в синем синем синем.

Синий рассвет помог отцу Прибилову осознать, что он простоял на коленях всю ночь. Он хрипел, бормотал и не чувствовал своего тела ниже пояса. Распустив набожный узел, в который сложились его пальцы, он ощупал голую ногу. Она была холодна, как бурая водоросль, ничего не чувствовала и покрылась каплями влаги. Что за глупость, Саймон-простофиля[108]: молиться всю ночь о благословенном зрении – на холодном полу, на старых коленях – и, конечно же, получить наконец то, на что не жаль посмотреть, да? Онемевшие ноги, протекающий мочевой пузырь и эти дурацкие глаза, не ставшие лучше даже на горчичное зерно! Все та же нечестивая мазня.