Песнь о Роланде. Коронование Людовика. Нимская телега. Песнь о Сиде. Романсеро.

Коня пришпорил, вскачь его пустил,

Нагнул копье так, что значок отвис,

Язычника ударил со спины.

Прорезал наконечник швы брони,

Как ржавый гвоздь, кольчугу разрубил,

Проник сквозь тело до грудной кости,

Наружу вышел посреди груди.

Такой удар любого бы сразил,

Но даже глазом не моргнул эмир,

Лишь поднял дрот, висевший у луки,

И молниею тот взметнулся ввысь,

И в графа грянул с треском громовым.

Тут оробел Гильом и приуныл.

Удар ему пришелся меж ключиц,

Но тела не задел — господь велик!

Граф молвил: «Да не даст меня сгубить

Бог, что святого Лота сотворил!»

XXVI

Приходится эмиру нелегко.

Копье пронзило грудь ему насквозь.

Он кровью обагрен до самых шпор

И молвит так, чтоб не слыхал никто:

«Свидетель Магомет, мой бог благой,

Впервые я терплю такой урон.

К тому ж меня считает враг глупцом —

Зря дал ему я льготу наперед».

Взял новый дрот эмир из тороков,

Метнул оружье с силою такой,

Что понеслось быстрей орла оно.

В испуге рыцарь отклонился вбок,

Однако дрот прошел сквозь щит со львом,

Со свистом распорол на графе бронь

И хоть Гильому не поранил плоть,

Но на два локтя врезался в песок.

Увидел это граф, поник челом,

К небесному отцу воззвал с мольбой:

«О господи, кем мир наш сотворен.

Кто утвердил на мраморе его,

Кто сушу окружил пучиной вод!

Адам из персти вылеплен тобой,

На свет ты матерь Еву произвел,

Обоих поместил в раю земном,

Им повелел вкушать от всех плодов,

Лишь яблока не трогать ни за что.

Они ж его отведали тайком

И грех жестоко искупили свой:

Ты вверг их в ад, в бездонный Баратрон,

Где воет Вельзевул, Нерон ревет.

На пасху, в светлый праздник, ясным днем

Осленка ты нашел и сел в седло.

Бежали дети за тобой толпой.

На пасху шел вслед за твоим ослом

Причетников и лиц духовных сонм.

Тебе дал Симон-прокаженный кров.

К нему проникла Магдалина в дом,

Смиренно у твоих простерлась ног

И зарыдала, воскорбев душой,

Но поднял ты и обласкал ее,

И ей простил все вины до одной.

Ты предан был Иудой-подлецом:

Взял три десятка сребреников он

И на тебя донес, себе во зло.

Евреями ты на кресте казнен:

Они сочли, что ты злодей и вор,

Не ждали воскресенья твоего,

А ты на небеса вознесся вновь

И спустишься вторично к нам с высот,

Когда людей на Страшный суд сзовешь.

Равны в день этот станут сын с отцом,

С причетником духовное лицо,

Архиепископ с голяком-слугой,

С вилланом граф и с герцогом король —

Получит каждый за грехи свое.

К апостолам ты был безмерно добр:

Неронов луг блюсти поставлен Петр;

Его сподвижник Павел — обращен;

Иона рыбам не пошел на корм;

От голода излечен Симеон;

И Даниил спасен во рву от львов;

И кару Симон-маг понес за ложь;

А Моисею видеть довелось,

Как куст горел, не становясь углем.

Коль вправду ты детей своих оплот,

Не дай меня сразить иль взять в полон.

Как быть мне, коль к врагу не подойдешь?

Вооружен язычник до зубов:

Он арбалет закинул на плечо

И булаву повесил на седло.

Один лишь ты, кем Лонгин был прощен,

Способен мне в опасный миг помочь».

Тут графу молвит сарацин в укор:

«Как видно, сердцем робок ты, Гильом.

Надеялся я: вот боец лихой,

А ты клинок пустить боишься в ход,

Но я тебя своим достану все ж»

Меч обнажил язычник с быстротой,

Пришпорил арагонца своего

И недругу такой удар нанес,

Что сквозь забрало острие прошло,

И рассекло кольчужный капюшон,

И сбрило у Гильома прядь волос,

И кончик носа отрубило прочь,

Чем и дразнили рыцаря потом.

Упал на холку конскую клинок,

И, надвое разрублен, рухнул конь.

На графе расползлась кольчуга врозь —

Колец в песок свалилось до трехсот,

Но выронил меч из руки Корсольт.

Гильом вскочил, встал на холме крутом

И вынул Жуайёз, свой меч стальной.

Врагу он норовит попасть в висок,

Однако сарацин настолько росл,

Что меч лишь на плече прорезал бронь,

И расползлась под ней кольчуга врозь —

Колец в песок свалилось до трехсот.

Но оказался все ж доспех хорош —

Удар уколом слабым турок счел.

Корсольт промолвил рыцарю в упрек:

«Как видно, сердцем робок ты, Гильом:

Слабее ты, чем овод жалит, бьешь».

Кричит весь Рим, хоть крик похож на стон,

И вторит папа, побелев лицом:

«За своего слугу встань, Петр святой!

Коль он умрет, навеки нам позор:

Во храм твой больше не придет народ,

Не будет месс и проповедей в нем».

XXVII

Бестрепетно стоит боец французский,

А нехристь мчит туда, где холм покруче:

Он при ударе выронил оружье —

Клинок, которым графский конь разрублен.

Ушел на арбалетный выстрел турок,

За булаву схватился, повернулся

И грянул на Гильома, скаля зубы.

Он в пене весь и схож со зверем лютым,

По чьим следам сквозь чащу псы несутся.

Щитом закрылся граф Гильом в испуге,

Но так его ударил недруг дюжий,

Что лопнул щит посередине тут же

И булава вошла в него снаружи

Через навершье, сквозь дыру большую,

Быстрей, чем коршун падает из тучи,

Затем по шишаку скользнула гулко,

Забрало окончательно погнула.

Не спас бы бедных римлян граф могучий,

Когда б не Дева и не присносущий.

Весь Рим кричит, унять не в силах ужас,

И вторит папа: «Петр святой, послушай,

Коль граф умрет, нам всем придется худо

И месс во храме у тебя не будет:

Погибну я, и прекратятся службы».

XXVIII

Идет у графа кругом голова —

Был тяжек им полученный удар,

Но все ж он замечает сквозь туман,

Что турок сильно утомил коня,

А сам немало крови потерял.