Песнь песней на улице Палермской

Позднее в тот же день пол в Варинькиной кухне устилают ангельские перышки, а на плите, побулькивая, варится на малом огне суп. Над кастрюлей сияет паровой нимб. Или это колечки дыма от бабушкиной сигарки? Они у нее такой безупречной формы, что Варинька вполне могла бы выступать в соревнованиях по пусканию дымовых колец в элитном дивизионе.

Я выглядываю из окошка ее кухни. Апельсины по-прежнему валяются на дороге. Два из них раздавила проезжавшая машина.

– Ненавижу отца Йохана! – говорю я.

– Шел бы он в жопу! – отвечает Варинька. – Дьявол сам со своими разберется.

Я и не подозревала, что она может оперировать такими понятиями, как дьявол.

Но говорить об этом Варинька, разумеется, не желает. Она встречается с Сергеем на бегах – там появился новый грейхаунд по кличке Лудлов, которому прочат великое будущее.

* * *

Весной Ольга дебютирует, и дебютирует блестяще. Ее даже удостоили хвалебной рецензии в «Юлландс-Постен» за роль Флории Тоски, после чего она решает взять Варинькину фамилию. Сопрано Ольга Совальская. Это звучное имя вполне подходит какой-нибудь светской даме и напоминает мне о том месте, в котором я никогда не бывала.

За год учебы в Академии я написала целое море натюрмортов, портретов и пейзажей. На моем курсе полным-полно одетых в черное девиц в собачьих ошейниках. Девиц, что слушают Sex Pistols, рисуют граффити по ночам и презирают меня за мой взгляд на цветовую гармонию. Еще у нас учатся мальчики-интеллектуалы, которые считают меня закоснелой мещанкой, но сами пишут лишь итоговые контрольные работы, которые развешивают на стенах галерей вместо собственной живописи.

По средам мы по-прежнему рисуем крокус, что я обожаю. Но вот еженедельное обсуждение работ по пятницам после обеда в присутствии всех студентов-живописцев – это сущий кошмар. Всю первую половину дня я хожу с таким ощущением, будто у меня кишки завязали в узел, и, уж конечно, никому не рассказываю, что в свободное время пишу портреты домашних питомцев.

– Окей, Эстер, у тебя есть чувство цвета, но что ты при этом хочешь показать нам? Что ты на самом деле горишь желанием выразить своими пейзажами? – говорит мне профессор, не ожидая ответа.

Он уже направляется к двери, чтобы успеть на свой вернисаж, хеппенинг с разбитыми зеркалами.

Нет ничего хуже посредственности. Добро бы я была совершенно бездарна, без всякого намека на способности, тогда да, тогда я, может быть, и оставила бы свои мечты. Но быть заурядным, пусть даже и очень добросовестным художником, не знающим, куда двигаться дальше, и находиться при этом рядом с демонически вдохновенными талантами просто невыносимо. За выходные я стараюсь собрать себя по чертежам в надежде на лучшие времена для тех, кто нутром своим понимает, что дыхание красок на холсте достаточно красноречиво само по себе.

В свободное от учебы время я по-прежнему работаю в «Лавке художника». Теневой боксер, Сюрреалист и Альфа-самец спорят о том, как выстраивать плоскость картины и чьи работы – от Гойи до Трампедаха[102] – вообще следует коллекционировать.

– Палец в дерьме и глаз Богу, да за каждой работой мастера – тайна! Вам с вашими глубокими познаниями этого не понять, – кипя от гнева, говорит Альфа-самец.

Теневой боксер в слезах покидает магазин, а Сюрреалист грозится никогда больше не переступать порог этой лавки.

Несмотря на то что мне недостает навыков эквилибриста, я не сдаюсь и продолжаю предлагать свои работы на выставки под эгидой Союза художников.

Однажды, к моему великому изумлению, мою картину принимают к показу на выставке в Орхусе. По-вермееровски зеленые сосны на продуваемом штормовым ветром лиловом скалистом острове, с бледно-розовым небом и маленькой лазорево-голубой фигуркой на цыпочках слева на полотне. Картину отмечает рецензент, и грудь мою распирает надежда.

Мы с Ольгой отправляемся домой на Палермскую. У матери нашей двухдневная пауза, а потом она летит дальше. В кои-то веки они с отцом вместе сидят под августовским солнцем и пьют кофе в саду. По этому мотиву я уже, признаться, истосковалась. Голуби выпущены расправить крылья, они делают над нами плавные круги, на этот день родители мои заключили мир. Отец светится от гордости и за мою картину, и за сюжет. Мать моя, читая рецензию, тоже улыбается, и я жадно впитываю в себя ощущение радости и счастья.

– Ни в коем случае не суйтесь в Сёборг. Вы слышите? К тебе это тоже относится, – внезапно говорит моя мать. Она явно встревожена.

– И в маленькие помещения не заходите!

Мы с Ольгой отчаянно киваем и глядим на папу. Никогда не знаешь, как следует относиться к предсказаниям моей матери. Но так как у нас и в мыслях не было ехать в Сёборг, мы торжественно клянемся не соваться туда.