Песни южных морей

Девушки, когда начинается пение, сидят сначала как бы не замечая происходящего, затем по свистку ведущего поднимаются и начинают танец. Стоя на полной ступне на чуть согнутых ногах, они почти не делают движений ни вперед, ни в стороны. Главное в танце составляют неповторимая игра руками, повороты головы, легкие движения корпуса да смена выражений лица. У жестов есть устойчивое значение, и они могут читаться. Интересно, что они не только изображают нечто вполне видимое и материальное, например плывущие по небу облака, или подымающуюся звезду, или море, но и передают целый мир отвлеченных понятий, если угодно — определенных жизненных {167} принципов. Вот вытянутая вперед правая рука — ладонью вниз — движется покачиваясь, словно по легким волнам: это жест дружбы и дружеских отношений. Большими пальцами обеих рук танцующие касаются попеременно груди и живота: это знак отношений еще более высокой степени — сердечности и любви. Ладони слегка касаются одна другой пальцами перед грудью, чуть покачиваются при этом: что означает мир, единство, согласие. Руки выбрасываются по очереди вперед, правая поднята вверх, танцующие слегка кружатся: это означает свободу, радостное веселье, если хотите — полет куда-то.

По мере того как темп сопровождающей песни учащается и хор звучит все мощнее, приближаясь к кульминации, девушки приседают все ниже, танец как бы постепенно опускается на другую плоскость, приобретает большее возбуждение и резкость движений. Заключительные жесты напоминают движение в нашем матросском танце — с легкими прыжками в сторону девушки словно тянут что-то. Танец кончается под традиционную формулу са-фанга малйа («мы много сделали», «достаточно», «хватит») и троекратное тяжелое хэ-хэ-хэ!

Как только девушки начинают танцевать, лица их возбуждаются, ослепительные зубы открываются в широких улыбках, глаза сияют. Каждая из них, не нарушая единого плана танца, играет в нем свою роль, создает какой-то свой образ.

Чтобы так танцевать, не надо обучаться в хореографической школе, нужно быть фунафутийкой, родиться и вырасти здесь на атолле, с детства впитывать искусство, передающееся из поколения в поколение в порядке бытовой традиции. Такие танцы и мастерство их исполнения не могут существовать вне традиций быта и культуры.

Между тем хозяева объясняют нам содержание каждого танца и сопровождающей его песни, и перед нами открываются неожиданные и чрезвычайно интересные подробности.

Начинает коллектив Сенала. Хор обращается к гостям с русского корабля: «Мы рады встретиться с вами сегодня на нашем острове. Как хорошо, что вы приехали к нам, мы славим этот день встречи и желаем вам всего наилучшего». Песня, конечно, традиционная... Не будь здесь гостей, праздник начался бы по-иному: люди из Сенала стали бы хвастать в песне своим искусством пения и танца и {168} подсмеиваться над неумехами из Алапи, а те ответили бы им чем-нибудь в этом же роде.

Во втором своем цикле хор Сенала поет о том, как двадцать восемь лет назад на Фунафути упали японские бомбы. Люди острова не могут забыть «печальный день бомбардировки Фунафути».

«Я буду петь для того, чтобы все знали, что было, и чтобы это больше никого не застало врасплох».

Хор Алапи запел песню о красоте острова Фунафути, о его пальмах, о том, что для жителей деревни дорог этот кусочек земли.

Но вот содержание песен меняется. Группа Сенала исполнила песню и пляс о Ноевом ковчеге. Певцы и танцоры Алапи ответили сюжетом о блудном сыне. На стороне Сенала прозвучала история борьбы Давида с Голиафом, группа Алапи исполнила историю о царе Иудейском.

Ни в манере пения, ни в характере музыкального сопровождения, ни в поведении танцующих нельзя было заметить чего-то такого, что выделяло бы эти песни и танцы из общего ряда и отличало бы их по самому духу.

Ясно, что необычные и чужие миру людей атолла темы пришли сравнительно поздно и наслоились на древнее, исконно полинезийское искусство. Нам изложили общепринятую версию их появления. Миссионерам, обращавшим фунафутийцев в христианство, наряду с другими «языческими» обычаями, распространенными на острове, не нравились и танцы, и они пытались запретить их. Тогда-то якобы и родилась идея сохранить традиционное искусство, привив ему содержание, не противоречащее учению церкви. Так родились новые сюжеты и новые слова, а в традиционную музыку вплелись мотивы псалмов. Однако не они подчинили себе полинезийское искусство танцев и песен, а, напротив, оно само ассимилировало и трансформировало на свой лад сюжетику и идеи библейских сказаний. В сущности, безвестные полинезийские поэты поступили с ними совершенно так же, как это делали их предшественники в разных концах земли — они увидели здесь поэтический материал, который поддается свободной обработке и в котором открывается что-то свое, близкое и интересное. Вот, например, как интерпретировался в поэтическом восприятии островитян-рыболовов новозаветный эпизод с призванием апостолов-рыбаков на Геннисаретском озере. {169}

Люди Алапи запели: