Песни радости, песни печали

– Алконост, судьба свела нас совсем недавно. Стоит ли говорить, что я о тебе только и знала до сегодняшнего дня, что ты обладаешь редким даром?

– И я им пользуюсь непрестанно! Даже и представить не могу, что бы я делала, если бы не пела! Только благодаря этому я могу вот так запросто обратиться хоть к царевне, хоть к князю какому… И проводить дни и ночи напролет с вами, мои чудесные, не думая, где взять краюшку хлеба. И все только он – мой голос…

– Именно. Твой голос. Он… он волшебный.

– Спасибо… Честно признаться, думала всегда о тебе перун весть что. Ну, мол, ты черствая, ну такая – лишний раз слова доброго не скажешь, а тут – столько теплоты!

Девушки снова обнялись.

– Но как связаны мой голос и негодяй Красибор?

С губ Сирин сошла улыбка, зеницы ее сузились, сама она тихонько наклонилась вперед, жестом призывая девиц последовать ее примеру. Сверху их союз напоминал венок из разномастных перьев, какие плели на праздники в Западных землях. Самая опытная из дев зашептала:

– Все связано. Давно уже мое ремесло заставило меня подмечать связи даже там, где их, казалось бы, искать не стоит. С годами я обучилась подергивать глаза поволокой так, что ни один зоркий сокол и не скажет, что я вечно настороже. Таково уж мое бремя. Тогда, в «Брячине», я впервые услыхала твою песню, твой истинный, глубинный голос, и сразу поняла, каким бременем отмечена твоя душа.

– Кажется, я начинаю догадываться… – проговорила Гамаюн. – Точно, как же я раньше…

– Что не так с моим голосом-то? – неожиданно громко возмутилась Алконост, не в силах сдерживать свое нетерпение. Сложно сохранять спокойствие, когда обсуждают самое занимательное из всего, что может быть, – тебя саму!

Две темноволосые птицы переглянулись, обменявшись огоньками во взглядах, а после, глядя на обескураженную Алконост, хором сказали:

– Он тебя забыл.

Белокурая дева-птица раскинула руки в вопросительном жесте, а крылья ее нервно хлопнули по лопаткам, обдав свежим бризом розовые лепестки миндаля. Она безмолвно, но выразительно требовала объяснений – и получила их.

– Уж не знаю, от каких богов, но у тебя есть одна способность, Алконост, – начала Сирин.

И тут же подхватила Гамаюн:

– Своим голосом ты можешь освободить от воспоминаний… грустных или веселых, приятных и тех, что хочется прогнать скорее… Да! Это же очевидно! Я должна была раньше догадаться!

Глаза Сирин горели ясным пламенем, а уста жгли сердце Алконост:

– Освободить от воспоминаний, да… И чем сильнее вскрик, тем глубже… Поэтому твой суженый… Ты же кричала?

– Ну… тогда, когда он… ну да, от боли…

– От боли или наслаждения – не имеет значения, – напирала темноокая дева-птица. – Он… все забыл.

– Потому не виноват! – Гамаюн с хлопком сложила ладони перед собой, давая понять, что все сошлось.

Алконост вдруг стало ужасно душно. Она закрыла глаза руками. Гамаюн гладила ее плечи, а Сирин опустилась на колени прямо на землю перед ней и ласково произнесла:

– Представить не могу, какой рой бушует в твоей голове, в твоем сердце сейчас. Скажу одно… Даже не так – поделюсь: вчера я узнала, что мне можно любить. Что мне всегда было позволено любить и быть любимой, а я, думая, что чувство это под запретом, и не старалась познать его. Наоборот – бежала со всех ног, если внутри начинало просыпаться что-то… невыразимое. Оказывается, зря. И теперь я намерена оставить позади все эти дни, недели, месяцы, годы без любви… Знаю, для тебя наше общее открытие – что обух по голове, но, будь я на твоем месте, не медлила бы ни минуты!

Стерев с лица русла соленых рек, Алконост поднялась с каменной ограды фонтана, одернула подол, поцеловала своих верных подруг и убежала восвояси. Туда, где ее ждало счастье из прошлого.

– Зря корабль снаряжали, я же теперь сама могу! – Мила бросила взгляд за спину, словно проверяя, не пропали ли за ночь крылья, а лицо ее расцветила легкая улыбка, какая бывает у дев, совсем недавно обнаруживших в себе власть женственности.

– Так в ночи прибыли ваши одежды, что отправляли из стольнего града, царевна. – Последние слова Добродея произнесла нарочито громко и до того отчетливо, что они стали прыгать эхом по всему новоградскому порту. Мол, какие шутки? Перед вами, судари, уже не просто сюзеренова дочь, а царская невеста из плоти и крови. – Вот мы их обратно и воротаем. Еще дары наши северные – ну, что насобирать успели: свеклы с два пуда, ревеня дюжину охапок, грибов вот тоже в корзинах – там в столице таких не сыщешь, они только под сырым туманом во мху нарождаются!

Улыбку сдуло с Милиного лица. Оглядев палубу с пирса, она неожиданно скомандовала:

– Так не годится… Выгружайте весь провиант! Живо, все бочки до одной!

В этой грациозной деве-птице со строгим взглядом терялись черты прежней Милы. Сложно сказать, что поменяло ее сильнее: то ли серебро крыльев, то ли блеск драгоценной короны. А может быть, озера ее глаз вскипели, почуяв жар огненного столпа, а после охладились и застыли, став острыми ледниками. Таких зениц избегают, чтобы не пораниться ненароком, и уж точно ни одно здравомыслящее существо не будет вступать в спор с их обладателем.