Песни радости, песни печали

– Как же объяснить… Это было во сне. Не мог я словами описать те картины, что настигали меня в мутных сновидениях. А если б и попытался – меня бы засмеяли, потому что поверить в это невозможно, коль сам не узреешь. Но всегда – слышишь? – с самого детства, когда я глядел в твои очи, видел тот столб света и не сомневался ни дня, что этот знак нельзя предать. Даже когда меня порол твой отец, а ты смотрела… Помнишь?

Царевна неуверенно кивнула, хотя прекрасно знала, о чем говорил друг детства. Маленькая шалость, обернувшаяся давкой у стен крепости. Она кивнула сильнее, для убедительности.

– Мне было больно и очень обидно. Но я чувствовал, что, смотря в твои очи, готов вытерпеть все что угодно.

– Чеслав…

– А они не знали. – Он махнул рукой в сторону крепости, коснулся своего шрама и тотчас оторвал от лица ладонь. – С ними, к слову, что делать-то?

– Мне нет до них никакого дела. Важно то, что ты остался моим другом, милый Чеслав.

Она подлетела к нему близко-близко и коснулась губами нетронутой огнем щеки.

– Решай сам, достопочтенный сюзерен Северных земель.

Серебристые крылья взметнули полотном перьев царевну ввысь и унесли ее далеко-далеко.

– Другом, только другом… – еле слышно повторил молодой наместник.

Не успели камни мостовой забыть о поступи сладкоголосой Алконост, как оставшихся на площади девушек настиг звук чужих шагов.

– Отродясь у этого фонтана никого не видывал. Смотри, Финя, кто тут у нас на водопой приземлился.

Между ширмами из цветущего миндаля мелькнули ноги в баклажановом шелке. Кто-то, пока неведомый, покружил у деревьев, будто играл в прятки, но, словно бы раскрытый водой, явил себя девам-птицам. Они поклонились, но каждая по-своему. Гамаюн, смиренно опустив голову, прижала подбородок к груди, одной рукой поддерживая корсет, а второй устремившись к мыскам туфель. Сирин же, не сводя глаз с царского сына, лишь сделала шажок назад, присела, приподняв полы юбки, и томно проговорила:

– Доброго вам дня, цесаревич Елисей!

Финист тоже выбрался из цветущего лабиринта и коротко кивнул подругам, намереваясь продолжить прогулку.

– День точно будет добрый, коль я встретил таких… ослепительных дев на своем бренном пути! – разразился комплиментом Елисей. Он расставил ноги и машинально погладил рукоять своего кортика.

– О, не более ослепительных, чем кристаллы в вашем ореоле, царевич.

Корона в самом деле венчала голову Салтанова сына. Она сверкала золотыми бликами, а крупные камни – шпинели, сапфиры и аметисты – рубили плоскостью огранки дневной свет, разбрасывая разноцветных солнечных зайчиков по всей площади.

– О, красота ее и блеск не сравнимы с вашей природной…

Казалось, что приторные слова ложились на все поверхности сахарной пудрой, а жаркое солнце норовило расплавить эту сладкую пыль, превратив ее в толстый слой липкой карамели. Финист и Гамаюн были не в силах спрятать смущение, и это лишь раззадорило царевича. Он подобрался ближе к девам-птицам и, будто бы обращаясь к своему опричнику, произнес:

– Не пойму, как могло выйти такое недоразумение? Такие… прелестницы в городе, а я и не ведаю об этом. Небось прилетели только-только, а?

Верный наперсник не сумел проявить должной сноровки – его опередила дева-птица с горящими глазами.

– Перед вами верноподданные девица Сирин и девица Гамаюн, царевич!

Она опять жеманно присела, заставив и подругу Гамаюн снова согнуться в поклоне. Завершив с формальностями, она пролепетала:

– Чистое наслаждение видеть вас, да еще так близко…

– Чистое наслаждение вас ждет в моем Саду, девица Сирин. Приходите вечером – во дворце нет места краше. – Он обернулся к Финисту и скомандовал: – Вели пропустить… Сирин и… простите, я запамятовал…

– Не важно, ваше высочество, я все равно не смогу быть, к моему стыду и сожалению, – пряча глаза долу, проговорила амитийская красавица. – Дела!

Камни на короне снова расстреляли площадь разноцветными бликами и скрылись за каменной стеной одного из семи углов. Финист замер в нерешительности перед девами-птицами, собравшись было что-то сказать, но лишь сорвал шапку, махнул ею на прощание и побежал догонять довольного царевича.

В мрачном коридоре казематов послышались шаги. Дверь резко распахнулась, и из нее выскочил старшина.

– Ваше светлейшество, разрешите доложить! Рыбой молчит подозреваемый, говорить отказывается!

– Пытали?

– Как можно? То ж князь Вескинский…

– Не ищите преград там, где их нет, – сколько повторять? К столбу привяжите его. Поживей давайте!

Своды комнаты за дверью заполняли возмущенные крики, заглохшие, впрочем, довольно быстро, и спустя несколько секунд из проема высунулись двое целовальников.

– Все готово, Тарх Перунович! Можно приступать?

– Оставьте это мне. Здесь надо бы поаккуратнее. Ступайте трапезничать, обеда час, я сам все сделаю.