Песни радости, песни печали

Бесхитростность управляла Добродеей всю ее жизнь. Вот и теперь она не могла скрыть досады от того, что ее старания беспричинно обесценены. Да еще кем! Родной царевной, доченькой почти. Та поймала зарождающуюся обиду в глазах служанки и поспешила объясниться:

– В Буяне найдут, чем угостить знатных особ. А здесь вон сколько голодающих. И урожай, наверное, небогат, коль лето сыро было, так ведь? – Не дожидаясь ответа, она проследила за очередной бочкой, которую проносили мимо нее, и довольно хмыкнула: – Да, никаких сомнений – здесь нужды в съестных припасах больше. Людям вон раздайте – скажете, что от богов подаяние! А платья отправляйте, пусть будут. А то новой служанке заняться будет нечем. Я ее за глажку поставлю – пусть утюжит каждую складочку!

Чепец Добродеи, давно норовивший сбежать, съехал на шею, обнажив ее седеющие пряди. Она задергалась, хлопая по спине руками до тех пор, пока не поймала его, и, вернув на место, проронила:

– Какая такая новая служанка? А я, стало быть, не нужна совсем?

Походный плащ, покрывающий Добродеины плечи, до того мгновения ускользал от внимания Милы. Она отвела любимую няню в сторонку и мягко проговорила:

– Что ты, Добродеюшка. Ты очень нужна. Здесь. Ты ведь тут, в нашем дворце, каждую мышку знаешь, с каждой птичкой разговор ведешь задушевный. А там… Обо мне не беспокойся – дорога мне теперь знакома, и в обиду я себя не дам. За дворцом следи да Чеславу помогай, хорошо, душа моя?

Мила развела руки в стороны, и служанка охотно бросилась в ее объятия, безмолвно соглашаясь с новым порядком. Не в силах сдержать слез прощания, она схватилась за платок и стала судорожно вытирать окропленные солеными каплями перья. Уж были они суше пустынных дюн, а она все гладила царевну, любимую девочку, ставшую ее единственным дитятком восемнадцать лет назад.

Над портом прогудел рог, возвещавший об отплытии корабля. Бурлаки ухнули, судно накренилось, паруса натянулись, и ладья, груженная приданым царской невесты, устремилась к столичным берегам. Вскоре народ разошелся, но одна фигура на пирсе виднелась по-прежнему. Мягкой поступью Мила подобралась к одинокой спине и проговорила:

– С крючниками расплатился, как я просила?

Она заглянула в глаза собеседника и, поймав кивок, принялась смотреть туда же, куда и он.

– Помню, они все на дворовом довольствии, но тяжко простым людям жить. Я это всегда видела и теперь вижу, не ослепит меня злато дворцовых вензелей, не скроет от меня истину парча тяжелых штор, а спинка трона не станет моими шорами. Отныне я в любой момент сама поднимусь над сушей и водой и разгляжу все сверху!

Она взмахнула крыльями и зависла над водой, всматриваясь в лицо Чеслава. Лик его был опален, столб огня оставил на нем отметину – неровную линию, разрезающую чело пополам. Не сказать, чтобы Мила успела привыкнуть к его новому облику, но старалась не придавать ему никакого значения. Впрочем, беззаботного мальчишку с россыпью веснушек в этом суровом мужчине с обожженным лицом признать было трудно.

– Отчего ты невесел, друг мой? Вижу печаль в твоих очах. Неужто ты не рад стать наместником царя в родном краю? Служить сюзереном, получить власть, о какой и не мечтают?

– Не оттого я грустен. – На царевну упал тяжелый взгляд. – А оттого, что ты улетаешь. Все то время, что мы были здесь с тобой, гордыня моя не давала шанса признаться: мне тебя не хватало, я считал каждый день, что тебя не было, проклинал судьбу и беззаветно верил, что ты вернешься. И ты вернулась. А теперь…

– Поверь, Буян был ссылкой для меня. Ссылкой, отказываться от которой я не имела права. Я тоже по тебе скучала и хотела бы остаться здесь, в краю своего беззаботного детства, только и зная, что выбегать на долгие прогулки на душистом лугу, прятать взор в книгах да греться у печи. Это то, что мне любо и дорого. И часы общения с тобой… Но мы не должны забывать, нам нельзя… Титулы наши и знатное происхождение нам даны не просто так. Мы обязаны властвовать. Вести народ за собой. Повелевать… мудро и бережно храня заветы отцов.

– Ты права, Мила. Лети, царевна, тебя уж заждались в столичном крае!

Дева кивнула и взмахнула крыльями. Перед тем как оставить Новый град, она обернулась и задала другу детства последний вопрос – тот, что не давал ей покоя:

– Скажи, Чеслав, почему ты не ушел, не повернулся спиной и не вскарабкался к остальным советникам на башню? Ты же ясно понимал, что обезумевший люд может меня попросту затоптать, камнями забить, а лучники, сразив Велимирову дочь, направили бы стрелы в твою сторону.

– Просто то, что остальные узрели вчера на площади, я увидел раньше. Гораздо раньше.

Дева-птица спустилась ниже и подлетела к пирсу, на котором топтался Чеслав.